Про эту даму – единственную – я процитирую главу почти полностью.
Потому что это моя любимая глава и моя любимая из описанных им дам.
И она мне чем-то напоминает одну мою подругу…
И про нее просто приятно читать!
А еще она оказалась сестрой восхитительной Мерседес Д'Акосты. Вот бы написать про таких двух сестер...

Дама по имени Рита де Акоста Лидиг отличалась редким для людей вступившего в свои права XX века перфекционизмом, более свойственным людям Ренессанса. Установив для себя высочайшую планку, избрав почти недостижимые идеалы, она всеми силами стремилась к величайшей из возможных человеческих жертв: она решила превратить себя в предмет искусства. С этой задачей она справилась в силу исключительной природной уникальности и живости характера. При этом судьба госпожи Лидиг во многом печальна: ей пришлось покорно смириться с чуждым окружением, в которое она попала, совершить переворот в роскошном мире моды, но остаться в нем изгоем.
Рита де Акоста родилась в безмятежное время, в 1880 году. Она была старшей из семи дочерей опального кубинского деятеля, которому пришлось переехать в Нью-Йорк, где он встретил красавицу из знатного испанского рода Альба и женился на ней.
То, что в Рите преобладала испанская кровь, несомненно: во-первых, госпожа Лидиг была буквально влюблена в жизнь, во-вторых, она обладала универсальной внешностью, позволявшей проявить фантазию и присущий ей редкий художественный вкус в выборе наряда и фасона. Недоставало одного – денег, но богатство вскоре само ее нашло, иначе и быть не могло. Так Рита наконец сумела явить миру свои скрытые таланты.
Замуж Рита вышла еще совсем ребенком – за Уильяма Эрла Доджа Стоукса, спортсмена, имевшего обыкновение чуть что хвататься за револьвер. Трудно представить менее подходящих друг другу людей: он явно годился ей в отцы, кроме того, был порядочным скупердяем: ходил все время в одном пальто, вплоть до того, что оно с годами позеленело. Волею ли принципа противоположностей, которые, как известно, притягиваются, или просто вопреки здравому смыслу он выбрал себе в жены женщину, от рождения тянувшуюся к роскоши. Неудивительно, что их брак просуществовал всего четыре года; Стоукс, хоть и был скрягой, все же указал в акте о разводе максимальную сумму; так она получила возможность не отказывать себе в дорогих вещах и воплощать в жизнь все свои гениальные задумки. Тут же были сняты все барьеры, и Рита очень быстро снискала славу первой транжирки своей эпохи; спустя три года она вышла замуж за Филипа Лидига, человека заурядного, однако состоявшего членом лучших английских клубов. Так, сменив фамилию и став той самой великолепной Ритой Лидиг, она и вошла в историю.
Искусство гостеприимства далось новой хозяйке дома Лидигов легко: беседу за обеденным столом она вела виртуозно, непринужденно направляя в нужное ей русло, стараясь, чтобы каждый гость, непременно артистическая натура и отменный рассказчик, раскрылся полностью. Она будто плыла по залу, отчаливая от одной группы гостей и приставая к другой, и одного ее жеста или восторженного слова бывало достаточно, чтобы собеседник просиял. Тем временем она уже вливалась в другую компанию, где зачарованно внимали ее речам и расцветали от счастья. Вот что писала о тех вечерах художница Мальвина Хоффман: «Стоило Рите Лидиг появиться, как по зале прокатывался нежный ропот. Куда бы она ни пришла, она непременно должна была быть в центре внимания; в противном случае она выбирала для визита иное место». Кто-то сказал про нее: представьте, что у фортепьяно стерлись набойки на молоточках и оно не играет; но вот появляется госпожа Лидиг, взмах изящных рук – и откуда ни возьмись рождается музыка».

Портрет Риты Лидиг кисти Giovanni Boldini



С начала XX века и вплоть до 20-х годов Рита растратила больше средств, чем ее современники из королевских фамилий. Путешествовала она непременно в компании шестерых слуг: парикмахера, массажиста, камердинера, служанки, шофера и лакея. Комнаты отеля «Ритц», как только она в них поселилась, преобразились в подлинные произведения искусства: в них повсюду появились безделушки, картины и статуэтки, которые Рита всегда возила с собой. Багаж ее состоял из 50 громоздких, как гробы, чемоданов с роскошными нарядами, равным которым не было в нашем веке.
При этом она была проста и естественна, как ни одна другая женщина. Упрекнуть ее в вульгарности также нельзя, ведь ее неизменно выручал безупречный вкус; сами по себе деньги не имели над ней власти, она лишь стремилась с их помощью окружить себя красотой во всевозможных формах; могло быть так, что вещь, имевшаяся у нее, приглянулась знакомому, и она охотно отдавала ее, поскольку любила в этой вещи исключительно красоту и не имела ни малейшего представления о ее стоимости.
Рите Лидиг была свойственна страсть к коллекционированию, причем отличалась в равной мере неразборчивостью и привередливостью в выборе. Это касалось безделушек, кружев, мебели, украшений, а также людей из мира музыки, науки, философии, живописи и театра. Следует признать, что в силу природного снобизма Лидиг признавала только лучших из лучших: переписывалась с Бергсоном и Клемансо, у нее дома, едва приехав в Америку, тут же поселялись Сара Бернар и ее соперница по сцене Режан, Карузо, Падеревский, Мэри Гарден, Тосканини и другие люди искусства. Все вышеперечисленные чувствовали себя в ее обществе как дома. Если речь шла о поощрении талантов, Лидиг не скупилась, вступалась за них, оказавшихся на мели, поощряла деньгами. Как-то она решила поставить пьесу и ради этого полностью обновила декорации в Гаррик-театре; то же было и в галерее Дювин, которую обустроили заново, стоило лишь живописцу Игнасио Сулоаге, соотечественнику Риты, обратиться к ней с просьбой посодействовать с проведением выставки в Нью-Йорке. Именно она познакомила Америку с такими режиссерами, как Жак Копо, Луи Жуве, с актрисой Валентиной Тессье. Поскольку на вечер к этой шикарной остроумной женщине всегда приглашались только самые блистательные персоны, неудивительно, что для многих попасть туда стало мечтой всей жизни.
Естественно, что она, возложив на себя миссию сосредоточить вокруг себя все сливки общества, была просто обречена быть обаятельной и притягивать людей. Этот ее талант был так велик, что одним своим присутствием она обращала мужчин в рабов-обожателей. В 1910 году в Нью-Йорк приехал Джакомо Пуччини: ожидалась премьера его оперы «Девушка с Запада». Его пригласили на спектакль покровительницы театра, богатые вдовы, но, поймав взгляд женщины в великолепном ожерелье, композитор тут же бросил своих спутниц. Весь остаток вечера он провел подле ложи госпожи Лидиг, не сводя с нее глаз.

Портрет Риты Лидиг работы Giovanni Boldini



Однажды госпожа Лидиг спешила на обед, и взгляд ее привлек плед в витрине антикварной лавки на 57-й улице. Она зашла в магазин, чтобы получше рассмотреть этот шедевр, и наконец решила: «Беру». Продавец попытался ее вразумить: «Мадам, это очень дорогая вещь. Вам могу уступить разве что за 60 тысяч долларов!»
«Цена меня устраивает, – отрезала госпожа Лидиг. – Скажите лакею в автомобиле, пускай повесит его на руку».
В 1910 году она жила в доме на 52-й улице, построенном для нее архитектором Стэнфордом Уайтом. Мебель в комнатах была в том числе и антикварная, XV и XVI веков. Когда началась война, Рита Лидиг велела дом разобрать, а все, что было внутри, продать с аукциона. Она сочла, что в войну не пристало демонстрировать роскошь, и посвятила себя благотворительности, делая вид, что это дается ей легко, без труда.
Незадолго до окончания войны Рита развелась с мужем и переехала в георгианский особняк на Вашингтон-сквер. Здесь она создала самую оригинальную коллекцию произведений декораторского искусства, в нее вошли, например, изысканные английские люстры из серебра и хрусталя. Ни один предмет в комнате не стоял по диагонали, а обстановку можно было назвать скудной. Дело в том, что, чем чище и тоньше становился ее вкус, тем больше отсеивалось через сито – оставалось только лучшее, неповторимое. Она решила сохранить лишь один прелестный коврик, фламандские гобелены, Тициана да Сурбарана. Чутье помогало ей разбираться в самых разных видах искусства, и лучшей его покровительницы было не найти. Даже смотрители музеев уважали ее как знатока и ценителя. В доме на Вашингтон-сквер Лидиг жила одна, слуги спали в гараже: как и все остальные, кому она благоволила, они были всем сердцем ей преданы и не могли бросить хозяйку в беде. По ее распоряжению в доме никогда не запирали парадную дверь, держали отворенными и окна первого этажа. На предостережения матери о том, что ее могут ограбить, Рита отвечала: «Мое богатство – свалившееся на меня несчастье. Если для кого-то несчастьем стала бедность, то пусть возьмут, что у меня есть: им нужнее».
Но воры к ней не пришли, может, потому, что она излучала щедрость и заражала этим других. Такая женщина, естественная во всем и, при всей своей величавости и гордой осанке, простая как дитя, не могла никого разозлить. Любой, раз увидев ее, испытывал на себе ее женские чары – сама того не сознавая, она умела получить от человека все, что ей захочется.
Она не так уж часто выходила в свет. Однако густо напудренное бледное лицо, платье с непомерно торчащим воротником, шляпа-треуголка по моде XVIII века и остроносые туфли создавали такой роскошный образ, что она немедленно покоряла своим видом совершенно незнакомых людей. Стоило ей отправиться в Лувр или даже просто выйти на улицу, как за ней тут же увязывалась толпа обожателей.
Ее сестра Мерседес де Акоста рассказала мне один случай: однажды, когда экипаж госпожи Лидиг остановился на Вандомской площади и она собиралась выйти, к ней подошел совершенно незнакомый человек и произнес: «Que Dieu vous bénisse, madame!» («Благослови вас Господь, мадам!») Каждый из художников, которым ей довелось позировать, считал редкой удачей работать именно с ней, с самой отзывчивой из моделей. Ее ваяли Роден и Бурдель, рисовали Сарджент, де Ласло, Каролюс-Дюран, Соролья и Эллё. Про нее Сарджент сказал, что она живое воплощение искусства. Ею был совершенно очарован Больдини: он нарисовал четырнадцать ее портретов. Стоило ей совершенно непринужденно сменить позу, он умолял ее замереть и не шевелиться и принимался набрасывать очередной вариант.



Секрет присущего Рите Лидиг очарования крылся отчасти в ее лице: за исключительную бледность она получила прозвище «алебастровой красавицы», а скульптор Мальвина Хоффман не преминула изваять ее из этого материала. Нос у госпожи Лидиг был длинный, с игриво вздернутым кончиком, тонкие губки сложены бантиком, волосы шелковистые, угольно-черные, лоснящиеся и сверкающие, как кожа новеньких туфель, были уложены в высокую прическу «помпадур»; позднее она подстриглась «под ежик».
Ела она редко и мало и поэтому у нее были такие тоненькие ноги и руки, что она удивительным образом походила на паука. Наделенная от рождения великолепной осанкой, Рита Лидиг высоко держала подбородок и, пересекая залу, плыла как лебедь. По мнению Айседоры Дункан, Рите Лидиг, в отличие от многих женщин, было понятно, что походка – это самый настоящий танец. Она не забывала вкладывать в каждое свое движение всю душу, не позволяла с собой никаких вольностей и не терпела безразличного к себе отношения. На публике Рита почти не смеялась и даже не улыбалась – лишь чуть опускала голову в знак того, что ей весело, чуть морщила нос, по плечам при этом пробегала легкая дрожь.
Неподвластная веяниям времени, Рита Лидиг одевалась всегда по-своему. Конечно, она была особой довольно странной и очень хрупкой, однако именно она придумала множество самых разных фасонов одежды. Это она впервые позволила себе появиться на публике в платье с вырезом до талии на спине; ее первый выход в таком наряде произвел фурор. Она сидела в оперной ложе в окружении мужчин и обмахивалась великолепным черным веером – мелочь, но в те времена на такие мелочи обращали внимание. Газеты подняли шум, и спустя неделю даже те из дам, кто принял новый фасон в штыки, быстро его переняли.
Из модельеров госпожа Лидиг покровительствовала сестрам Калло – заказывала наряды исключительно в этой уважаемой фирме. При этом в течение многих лет она могла даже не являться к ним на примерку. Дело в том, что ходить по ателье она считала верхом бесстыдства. И портных, и ювелира, и скорняка с мехами она приглашала к себе. В доме госпожи Лидиг примерка стала чем-то вроде особого торжества.
Младшая сестра Мерседес рассказывала о том, как в дом приходили мастера, чтобы сделать примерку. Они приносили с собой огромные плоские коробки, наперстки, ножницы и шелковую бумагу. Половина мастеров устраивалась подле нее, держа во рту пучки булавок, иногда встав на колени. Остальные, отойдя на несколько шагов, восклицали: «Que c’est ravissant, madame!» («Как восхитительно, мадам!») По окончании примерки всех ждало угощение – портвейн и пирожные: у госпожи Лидиг было заведено щедро награждать тех, кто ей служит. Бывало, что доставала она из кармана горсть изумрудов. «Такова была награда мастерам за примерку», – вспоминала потом Мерседес.





Неудивительно, что такая яркая натура не признавала единообразия в одежде. Рита Лидиг одевалась не современно и не модно – ее наряд всегда был вне какой-либо эпохи. Он отражал ее характер: Рита любила парчу и бархат, изысканное кружево и, несмотря на переменчивость моды, хранила верность однажды придуманным ею платьям. Не в ее правилах было заказывать один уникальный образец; она заказывала сразу несколько, и они различались лишь незначительно – материалом, плетением кружева, деталью фасона. Часто по ее просьбе шили 25 почти одинаковых плащей. Страсть, которую госпожа Лидиг питала к одежде, не имела ничего общего с бахвальством – напротив, она ощущала себя художником, создавшим гениальную картину. Вместо пеньюара у себя в спальне она надевала подобие широкой юбки из цельного куска кружевной ткани XI века, за которое заплатила ни много ни мало 9 тысяч долларов. Была в ее гардеробе и повседневная одежда – черные бархатные платья, и вечерние наряды с глубоким вырезом и открытой спиной, а также всевозможные куртки, плащи из редчайшего материала, которые днем она носила с бархатной юбкой, а в вечернем варианте сочетала с широкими атласными брюками. Ночные сорочки и исподнее украшались медальонами из тончайшего, будто прожилки осеннего листа, кружева на античные сюжеты. Были у нее легкие, невесомые кружевные мантильи; туники, тяжелые, будто доспехи; кофточки из расшитого батиста или коклюшечного кружева с очень высоким воротом; тонкие, как паутина, чулки с диковинными кружевными вставками; юбки с узором в виде роз, шапки из собольего меха, турецкие фески из каракуля и, наконец, зонт с усыпанной бриллиантами платиновой ручкой, на которой было выгравировано «Рита».
Ходить пешком она не любила, но туфель при этом имела три сотни пар, причем такие, каких прежде не видывал свет, работы сапожника Пьетро Янтурни, хранителя обувной коллекции парижского Музея Клюни. Он был человеком весьма экстравагантным и обладал удивительным талантом делать обувь идеальной формы и очертаний, легкую, грациозную, как скульптура. С клиентами он вел дела несколько необычным образом: вначале требовал залог в тысячу долларов, из которого потом вычитал затраты на изготовление и перевозку каждого сапожка или башмачка; при этом обувь доставляли порой спустя два, а то и три года. Однажды он сделал гипсовые слепки стоп заказчика и уже по ним кроил обувь; материал в его руках был податливее глины, и туфли получались как будто из тончайшего шелка. Для Риты Лидиг он изготовил обувь из бархата XI–XII веков, с мысами либо длинными и острыми, либо квадратными, с квадратной же пяткой. И выходные туфли, и домашняя обувь были расшиты золотом и серебром, порой украшены кружевной аппликацией и дополнены гетрами из тончайшей кожи, сидевшими так ладно, будто они были сделаны из шелка. Рита Лидиг собирала коллекцию скрипок, и, увидев ее, Янтурни придумал использовать легкое дерево, из которого создавались эти музыкальные инструменты, для изготовления деталей обуви, и у него получились туфли легче страусового пера. Эти туфли Рита хранила в сундуках, изготовленных в Петербурге, обитых снаружи кожей, а внутри – кремовым бархатом, запирая их на несколько увесистых замков.
Ее эпатажное, непредсказуемое поведение не ограничивалось выбором наряда. Она была как черная королева Медичи – своенравная, жадная до наслаждений. По натуре горячая латиноамериканка, с подругами она вела себя довольно бесцеремонно и постоянно впутывалась в истории. Перфекционизм доводил ее до того, что, заказав какую-либо вещь, она порой раз пятьдесят отправляла ее обратно в ателье и принимала, только когда выполнят все ее пожелания. Тем, кто был с нею рядом, ничего не оставалось, как соответствовать высоким стандартам, ведь малейшее несоблюдение установленной ею нормы хорошего вкуса она принимала как оскорбление. Она не терпела жаргонных выражений, а оказавшись в плохо обставленной комнате, впадала в уныние. Она была натурой сверхчувствительной, ее поклонение красоте носило характер почти религиозный, она отдавала ей всю душу, ради нее пускалась в скитания. Скука была ей неведома. Природа наделила ее адвокатским умом: она умела четко сформулировать свои контраргументы и едко парировать любое суждение, легко отметала претензии и жалобы. Чувство юмора обеспечивало ей преимущество над оппонентом. В политике она придерживалась радикальных взглядов: во главе общества суфражисток боролась за женское равноправие, яро отстаивала право на аборт (задолго до того, как о проблеме стали говорить открыто), требовала остановить торговлю наркотическими средствами, притом что позднее ее погубило пристрастие к морфию. Однажды лошадь, впряженная в ее экипаж, понесла, и Рита получила травму, от которой не оправилась до конца дней, однако она всегда держалась мужественно и сохранила присущее ей очарование.
Мало смысля в делах, Рита Лидиг к концу жизни обросла долгами и, не имея возможности платить по счетам, обратилась за помощью к сестре, чтобы та помогла ей разобраться с расходами. Мерседес де Акоста, заглянув в записи, ужаснулась: «Тысяча долларов на цветы! Куда тебе теперь все эти белые цикламены, лилии, гардении и ландыши?» Рита зарыдала: «Ничего другого я от тебя и не ждала! Зачем ты лишаешь меня красоты? Лучше лиши меня пищи, урежь расходы на мясника, но моих белых цветов я не отдам!»
В итоге дом Риты Лидиг вместе со всем убранством пошел с молотка. Фламандские гобелены выкупила галерея Дювин за 41 тысячу долларов, но этого не хватило на то, чтобы рассчитаться с кредиторами. Проведя ревизию и поняв, что она должна всем и вся, она пришла в ужас и была вынуждена, к величайшему стыду, объявить себя банкротом. Но самые подлые удары судьбы были еще впереди: внезапно от нее отвернулся высший свет, настолько же консервативный, насколько непостоянный, представителям которого, прежде возносившим Риту на пьедестал, были неведомы доброта и сочувствие.
Она влюбилась в человека по имени Перси Стикни Грант, настоятеля церкви Вознесения на углу Пятой авеню и 11-й улицы. Епископат в лице епископа Мэннинга строго запретил священнослужителю жениться на разведенной женщине, Грант мог сложить с себя сан, но предпочел расторгнуть помолвку. Лидиг сочла это предательством; ее иллюзии в очередной раз рассыпались в прах.
Когда в 1928 году, за год до ее смерти, я повстречался с ней в Нью-Йорке, она на вид нисколько не постарела, была свежа, как гардения. К удивлению своему, я узнал, что она не стесняется носить днем черное бархатное платье с глубоким вырезом, выставляя напоказ упругие округлые перси, – и это в то время, когда в моде была плоская, как у подростка, грудь. Она напоминала мне большую китайскую кошку, все движения которой отточенны и нервны, а от нее самой исходит сияние.
Мне и в голову не пришло, что она смертельно больна и говорит со мной, превозмогая физические муки. Когда ей делали операцию, на электрическом операционном столе случилось короткое замыкание, и до конца жизни она ходила с ожогом, не могла лежать на спине. Но вынужденная терпеть немыслимую боль, она тем не менее не жаловалась и не винила всех подряд: «С каждым могло случиться. И пережить мучения тоже дано каждому: так мы становимся сильнее». Пострадавшая от рук беспечных и неумелых врачей, Рита Лидиг вскоре пристрастилась к морфию. Многолетним ее страданиям пришел конец в октябре 1929 года: она скончалась в Нью-Йорке, в отеле «Готэм». В последний путь ее проводила сестра Мерседес. Под конец жизни она вновь обратилась к католической церкви. Едва ли она уверовала: думаю, в ней говорили ее испанские корни – оторваться от родины она не могла никогда. Когда Рита лежала на смертном одре, Мерседес попыталась обмахнуть ее веером; приоткрыв глаза, Рита Лидиг произнесла: «Что ты делаешь?» «Обмахиваю тебя, не бойся», – пролепетала сестра. «Веер испанский?» – строго спросила больная. Это были ее последние слова.
После смерти сестры Мерседес де Акоста пожертвовала Бруклинскому музею и Метрополитен-музею вещи из личной коллекции госпожи Лидиг – можно не сомневаться, что наряды и аксессуары из ее удивительного гардероба попали в надежные руки. Хотя для современного человека все эти фасоны, эти шляпки и распашные кофточки чересчур пикантны, хотя они ассоциируются исключительно с предвоенным Нью-Йорком и Парижем и вместе с ними преданы забвению, все же в них ощущается неподвластный времени испанский характер, строгий, бескомпромиссный, – тот, который, сегодня, пожалуй, больше всего прослеживается у величайшего портного современности, испанца Кристобаля Баленсиаги.
Как и многих великих людей, Риту Лидиг при жизни травили, о ней распускали слухи, но ей нельзя отказать в умении всегда оставаться собой. Сарджент как-то сказал, что у Старого Света эта женщина позаимствовала грацию и красоту, а у Нового – смелость и стойкость духа. Фрэнк Крауниншильд из «Vanity Fair» писал о ней: «Наделенная красотой, шармом, задором, но преследуемая столькими бедами, она, конечно, не была по сути воплощением своей эпохи. Она пришла к нам из другого времени – сошла со страниц романов Бальзака, повестей Тургенева и Мопассана. При мысли об этой измученной женщине с искалеченной судьбой, которая стойко приняла ее вызов, на ум невольно приходит мадам Бовари». Говоря о Лидиг, Крауниншильд вспоминает и бальзаковскую героиню герцогиню де Ланже: действительно, здесь и любовь к роскоши, и мечтательность, и религиозность. Не поскупился на похвалу в ее адрес и скульптор Фредерик Макмонис: «Немногие из нас способны вырваться из плена иллюзий и мнимых сил эпохи… Она сумела прожить жизнь по-своему праведную – оставим в стороне наши принципы… Она сумела стать удивительной личностью, уникальным человеком, излучающим добро, наделенным мудростью и совершенным чувством стиля, которые выручали ее в трудную минуту. Она была венцом нашей цивилизации».

Все, что я нашла, как вещи, принадлежавшие Rita de Acosta Lydig.

Кружева - во всех видах...





































Чулки:



Деталь именно этих чулок: вышитое имя...










Обувь:

Чем только не вдохновляются создатели парфюмерной рекламы!
Вот уже и до "самого красивого самоубийства в истории"дошли у них руки и воображение.



«Самое красивое самоубийство» – с таким заголовком вышел 12 мая 1947 года журнал LIFE. Тело 23-летней мисс Эвелин МакХейл, спрыгнувшей 1 мая 1947 года с небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг, через четыре минуты после падения заснял случайный прохожий. Девушка спрыгнула со смотровой площадки 86-го этажа Эмпайр-стейт-билдинг, приземлившись на крышу припаркованного у обочины лимузина ООН. Красивое лицо сохранило безмятежное выражение, руки в белоснежных перчатках сжали жемчужное ожерелье, а ноги сложились в характерную для отдыха позу. Крови и внешних повреждений на теле не было, хотя вскрытие показало, что внутри оно превратилось в кисель. Так и не было установлено, что именно толкнуло мисс МакХейл на этот прыжок с небоскреба – в её жизни не было явных проблем, она была обручена, и во время последней встречи с женихом выглядела вполне себе счастливой. На смотровой площадке были обнаружены аккуратно сложенное пальто Эвелин, её сумочка с косметикой и посмертной запиской в которой она написала, что не сможет стать хорошей женой, а её жениху будет лучше без неё.

Крупный план:



«Под Эмпайр-стейт-билдинг покоится Эвелин МакХейл в гротескном гробу, из примятой своим телом крыши автомобиля» - подпись под этим фото в LIFE

А вот реклама нового парфюма "Black Heart" V 2 Map Of The Heart.



Флаконы у них, кстати, очень красивые (на мой вкус).
Духи не пробовала.





(фото с http://www.fragrantica.ru)

Но конкретно про "Black Heart" V 2 Map Of The Heart - великолепная статья Сергея Борисова.
И знаете... Мне хочется попробовать.
Нет, мне даже иметь этот флакон хочется.
Черное, черное сердце, полное самоубийственной тоски...

Интересно, как бы ко всему этому отнеслась мисс Эвелин МакХейл.

"Говорят, любое сокращение мышцы происходит в результате мозговой деятельности; если так, то, наверное, человек, постаравшись, может усилием мысли втиснуть себя в разные размеры и силуэты. Точно так же, как сегодня при выведении новых сортов роз у них получаются лепестки всевозможных оттенков и форм, на протяжении многих лет менялась женская фигура. Дамы были то полными, то худыми, с увеличенной щитовидной железой и полным желчным пузырем, с землистого цвета лицом и розовощекие, прямые и сутулые – в общем, все зависело от господствовавшего идеала красоты. Я не силен в генетической теории и не понимаю тех принципов, по которым произошедшие с организмом изменения передаются будущим поколениям. Я вижу только, что эти физические изменения живут ровно столько, сколько того требует принятый в обществе стереотип. Женщины конца прошлого столетия видели себя более упитанными: они хотели, чтобы в декольте было на что посмотреть; выпирающих торчком ключиц они брезгливо чурались. Сегодня же дамы упорно предпочитают худеть, поэтому некоторая костлявость в зоне декольте неизбежна. Мало того, что женщины теперь весят вполовину меньше, чем три-четыре десятилетия назад, они теперь видят себя совершенно в иных лекалах. В Викторианскую эпоху корсет на китовом усе помогал сузить талию до 40 сантиметров, но при столь строгом ограничении размеров талии все, что находилось выше, должно было пышно цвести и дышать сладострастием, как на картинах Ренуара. Зрелые женщины выглядели солидно, молодые барышни были сдержанно милы (сегодня ни солидности, ни милой искренности в женщинах не наблюдается). Профессиональные красотки, при появлении которых мужчины вскакивали с парковых скамеек, были сплошь могучими Афинами с лицами, будто высеченными из мрамора, точеными ноздрями и выступающей челюстью. Сегодня женщины такого типа показались бы среднестатистическому мужчине слишком монументальными. Постепенно за исходный женский идеал приняли барышень, похожих на юношей, – худых, с плоскими бедрами, которые стали носить джинсы, рубашки, полюбили короткие юбки и стрижки. Женщины также снизошли до мужчин более тощих, к которым хочется проявить жалость, пригрев на груди.
Темп жизни ускоряется; женский образ все более обретает черты, свойственные нашему беспокойному и небезопасному веку. Когда-то женские глаза были полны страсти и томления – сегодня по-настоящему ясными глазами не может похвастаться никто; наоборот, сегодня в фаворе изломанные брови, и дамы часто ходят хмурые. Идеал у барышень – высокие скулы и выраженные впадинки под ними, а ведь всего за пятьдесят лет до этого была мода на круглолицых. На смену губкам бантиком пришли губы чувственные и несколько жадные. В расцвет Викторианской и эдвардианской эпохи косметикой пользовались только кокотки (естественный румянец дам объяснялся тем, что, прежде чем войти в бальную залу, они хлопали себя по щекам и кусали губы), сегодня же женское лицо без помады смотрится анемично. Повсеместно, уже ни от кого не таясь, обесцвечивают волосы. Если брови раньше делали дугой, отчего у дам были несколько удивленные или страдальческие физиономии, теперь их чуть подняли по краям, придав лицу что-то монгольское. Брови выщипывали уже 20 лет, поэтому они уже не росли так густо.
Возможно, самые большие изменения претерпели женские руки. Еще 30 лет назад восхищение вызывали коротенькие пухлые ручонки с ямочкой и острыми кончиками пальцев – сегодня важно, чтобы на пальцах были различимы суставы; движения пальцев стали нервными, напряженными и точными, словно удары молоточков рояля по нужным струнам. Когда женщина держит сумочку, большой палец отведен в сторону под прямым углом – 30 лет назад большой палец точно был бы не на виду, она бы прикрывала его, а держать предметы старалась бы лишь кончиками пальцев, изогнув мизинец крючком.
Отследить причины этих физиологических трансформаций непросто. Проще всего с весом: безусловно, его снижению мы обязаны современному рациону. Наукой открыто множество интересного в области правильного питания, известно о вреде крахмала и переедания. В Викторианское время переедал почти каждый. Сегодня люди едят меньше, но только потому, что так сами решили. Стройной фигурой современный человек обязан и открытию витаминов, и разнообразным диетам.
Еда изменилась даже внешне: уже считается старомодным гарнировать и чрезмерно украшать блюда. Знаменитая кулинарная книга Эскофье предлагает нам то, что сегодня нам кажется слишком сытным, тяжелым и трудным. Кому сегодня захочется (да и кто позволит себе) потратить пять часов на один соус. Блюд стало меньше, они уже не такие красочные, да и начинки с приправами стали менее изысканными.
Питаясь по науке, мы, конечно, сделались здоровее, но едва ли улучшились наша походка и осанка. Генри Джеймс, живший на рубеже веков, писал про свою современницу мадам Вионне, что та умудрялась между переменами блюд ставить локти на стол и это тем не менее смотрелось грациозно; у нас вошло в привычку сутулиться, сидя на диване, поджимать ноги, плюхаться на пол. Пристрастившись ко всему этому, женщины отучиваются с трудом. В результате они не умеют сидеть прямо, горбятся, а кончается все в итоге ревматизмом".




Лилиан Рассел, одна из самых выдающихся красавиц Эдвардианской эпохи


















Грета Гарбо, в которую Сесил Битон был безнадежно влюблен, его богиня, его идеал...










Фотографии Греты работы Сесила Битона

Почти не сладкий, что не может не радовать, мягкий, замшево-ванильный, кремовый, с теплым животным подтоном: кажется, такой запах должен быть у зверька с нежнейшим мехом, отливающим жемчугом. У живого, ручного, греющегося в солнечном пятне зверька, который – не кошка и не кролик, и не даже не норка и не шиншилла, — это нездешний, волшебный зверек. Персонаж фильма «Фантастические твари и где они обитают», который остался за кадром, но живет в этом мире...
Может, он и выглядит как кот. Но на самом деле это что-то иное и не отсюда. И если погладить его мягчайшую шерсть, на ладонях останется фейская пыльца. Душистая.
…Мне в «Aphrodisia» немного мешает что-то свежее и резкое. То ли бергамот, то ли огурец, то ли огурец и бергамотом. Эта нота царапает, без нее было бы уютнее. Но возможно, кому-то она даст свежесть, дополнительную зеленую ноту в нежном кремово-розовом узоре. Мне же она несколько портит всю прелесть и всю сказку.
«Aphrodisia» стойкая, но не шлейфовая. Создает легкую дымку. Это мне тоже нравится.

Читать дальше в парфюмерном блоге.

Утащила с Фейсбука, у Галины Анни. Просто не могла не...
Это же потрясающе.
Вот работает у людей фантазия! И ведь наверняка есть кто-то, кто в это верит и покупает, иначе зачем нанимать кого-то, чтобы писать, и вообще... Наверняка есть! И самое ужасное, что те, кто в это верит, наносят на себя это... Черную Амбру, чем бы она не пахла... Концентрированно! И наверняка воздействуют на нервную систему окружающих! И возможно даже, что это страшнее, чем "La Vie Est Belle" Lancome... Хотя такое трудно себе представить.

Про собак. Очень осторожно, потому что тема может быть болезненной…
Я написала этот текст давно и все никак не решалась запостить. Мне было страшно, что на меня накинутся за привязанность к одной определенной породе, да просто потому, что всем этим длинным текстом я демонстрирую свою уязвимость в определенном вопросе. Да, я уязвима по части животных вообще, собак в частности, мопсов в особенности.
А когда показываешь, что где-то уязвимо – туда обязательно бьют.

Я вообще за то, чтобы «взять из приюта, не покупать», и меня безмерно восхищают люди, которые это делают (это и котов касается). Но я хочу объяснить пристрастие к определенной породе.
Если оно истинное, то есть основывается не на том, что «мопсики мимими какие сладенькие» или «йорки – это модно» (это меня, как собаколюба со стажем, не просто бесит, а неописуемо бесит, и руки чешутся у меня, немолодой и нервной интеллигентной женщины, дать в лоб первым подвернувшимся тяжелым предметом), если оно настоящее, выношенное, зачастую и выстраданное, то покупаешь щенка именно этой породы потому, что знаешь не только все положительные качества, но и все недостатки.
В принципе, если бы, после смерти Бьюти, я знала, где взять взрослого или даже немолодого мопса, я бы взяла. Просто чтобы отдавать любовь. Все накопившееся и нерастраченное. Но – мопса…
Я очень намучилась с Бьюти. У нее были серьезные и сугубо мопсячьи проблемы со здоровьем. После ее смерти наш врач нам советовал собаку одной из крепких, долгоживущих, но все же ориентированных на содержание в квартире пород: джек рассел терьер или корги.
Почему я не хотела взять дворняжку из приюта? Потому что я еще не дозрела в тот момент. Я дворняжек близко не знала. Мне хотелось собаку в какой-то мере «запрограммированную» селекцией на то, чтобы она была «собака-компаньон». Маленькую, но предсказуемую.
Я просто не знала… Многого…
Теперь – я бы взяла в приюте.
Но…
Но мопса.
Потому что я знаю из слабости и изъяны, потому что не собака для меня, а я для собаки, и я могу правильно заботиться о мопсе.

…Моя первая в жизни – в детстве – собака была спаниель, куплена на Птичьем рынке, но еще старом Птичьем рынке, а не в современном аду, который я даже проезжаю, зажмурившись. Тогда все было иначе, тогда мы купили с рук совершенно здорового и прекрасного щенка. За три рубля.
Поскольку сейчас породистого щенка можно купить или – больного и неизвестно как выведенного, с какими пороками, у перекупщиков, или – покупать через клубы, я решила идти по пути «через клубы», но моя задача была сложной: мне нужна была особь женского пола, которую я смогу стерилизовать и от меня не потребуют, чтобы я ее водила на выставки, и чтобы она рожала щенков. Вы удивитесь, насколько сложно купить (!) у приличных заводчиков щенка на таких условиях. Все хотели, чтобы их щенок участвовал в выставках. И я поняла, что искать надо собаку с изъяном. То есть – неплановая вязка, о которой, правда, узнать, будучи «вне тусовки», было сложно (шесть лет назад это было сложно, или я просто не умела узнавать), или же – щенок с дефектом, но не мешающим жить и быть здоровым.
Я надеялась на дефект типа лишнего пальца.
Я ходила на выставки, я смотрела джек-расселов и корги.
Склонялась к корги: джек-рассел буйный, а корги мне очень нравились. Я даже разобралась, вельш или пембрук мне нужен по качествам характера (разумеется, каждая отдельно взятая собака неповторима, но есть в пределах породы определенные данные, включающие и качества характера – ласковость, открытость, или наоборот – суровый и брутальный характер). Сейчас я уже не помню…
Посмотрев на корги, я шла к площадке мопсов и жадно пожирала эти толстенькие тушки глазами. Да, я знала, что за мордочку с выпученными глазками и вздернутым носиком, а круглое тельце и кривенькие ножки (да, все уменьшительное, потому что это маленький мопс), приходится платить и собаке, и владельцу. Если бы, скажем так, меня спросили, выводить собаку с такими данными при условии, что у нее будет такое здоровье, я бы сказала: нет, ни в коем случае. Но они уже выведены, безо всякого моего участия, они хрупкие, они нуждаются во внимательном, не только видящем достоинства, но знакомым с изъянами породы владельце!
В общем, я так и не нашла своего корги. А мне написали про Клер. Она даже не москвичка, но из очень приличной мопсячьей семьи. И у нее был изъян: неполнозубость. Молочные зубы выросли не все. И хотя коренные должны были вырасти все, она не могла пройти какую-то важную щенячью выставку, поэтому на нее заводчица, взявшая ее из помета в качестве (забыла, как это называется) – в общем, одного щенка берет владелец кобеля, и именно таким щенком была Клер – и оставлять ее передумали, продавали «со скидкой», но искали надежные руки. Я, зависавшая на мопсячьей ветке форума, уже считалась достаточно надежной, и мне ее предложили.
В тот день я посмотрела на выставке нескольких щенков (вот именно тогда меня сочли достойной информации о внеплановых вязках), но остановилась на Клер. Потому что она тише всех спала. Так я это себе объяснила.
На самом деле – ее я посмотрела первую. И вопрос был решен сразу. Она была маленькая, нежная, она была мопсом и собиралась им оставаться, и я знала, как мне сделать ее если не счастливой, то хотя бы максимально долго сохранять ее здоровье.
Я фанат мопсов (и нет, это никак не связано с ужасающими для меня романами г-жи Донцовой, коих я прочла всего два, и то потому, что их привозили на рецензию в ту пору, когда я выбирать не могла).
Я фанат определенной породы. И именно поэтому я всех неопытных в собаководстве людей пылко отговариваю от того, чтобы приобретать щенка мопса. Ибо это ответственность, а мопсы хрупкие, а хотят из почему-то «мимимикающие» и неготовые к серьезной ответственности барышни. Или бойкие дети, опять же не готовые к такой ответственности.
И, честно говоря, меня не волнует судьба породы. Мне кажется, в светлом будущем будут просто собаки и просто кошки. И просто люди. Без рас, национальностей и пород. Меня волнует судьба каждого отдельного мопса. Пока еще мопсы существуют. Я не хочу, чтобы они доставались людям, которые могут сделать их инвалидами, а потом отдать в приют или довести до гибели. Не хочу.
Мопсы – только для тех, кто готов их опекать и защищать.
Все собаки и кошки – только для тех…
Но мопсы – только для тех, кто будет правильно кормить, протирать складку над носом, следить, чтобы собака не замерзла и ее не продуло, и так далее. И вовремя заметить, что у собаки провисла перегородка в горле, которую мы Бьюти дважды подрезали, чтобы ей легче было дышать, а то у нее случались ночью приступы удушья…

Так вот, планировала давно, теперь решилась. Потому что есть причина.
Есть такие замечательные люди, среди которых одна любимая мною писательница, которые помогают мопсам, попавшим в беду.
Попавшим в руки тех, которые сначала «мимими-мопсик» - но оказались не готовы «служить и защищать». А то и похуже ситуации бывают…
Эти люди забирают мопсов из невыносимых условий, подбирают на улице, берут из приютов. Лечат мопсов. Пристраивают. Надежно пристраивают. Следят за будущим пристроенных. Ну, а чаще пристраивают к себе, потому что очень часто мопсы так побиты жизнью, что им требуется постоянный сложный уход…
Эти люди помогают нам – нет, мне лично – не мучиться жгучим чувством вины, что я не могу помочь полностью и как следует, а – помогать понемножку. Сколько могу. Не сказать, чтобы людей, которые хотят помогать именно мопсам, но такие есть.
И я призываю, чтобы кто-то еще…
Кто может…
Кто любит именно мопсов…
Кто понимает, что у мопсов есть особые нужды…

https://www.facebook.com/mopspoisk/

Да, располагается на Фейсбуке. Чем хорош Фейсбук - вот для работы, деятельности, он идеально заточен. Не для длинных постов с иллюстрациями, не для размышлений. Но для деятельности.
Объявления о потерявшихся собаках или о найденных явно домашних - я перепощиваю регулярно - и я вижу (при том, что не веду активную фейсбучную жизнь и у меня там мало друзей), что где-то треть собак благодаря именно этим фейсбучным перепостам в конце концов друг друга находят и воссоединяются.

Я думаю о том, что кажется, я пережила-таки эту зиму. Что она была нелегкой и временами болезненной, когда мне казалось, что я сейчас сорву прекрасный цветок, а стебель оказывался покрыт незримыми острыми и ядовитыми шипами, но если я буду очень верить в хорошую весну - может, сбудется? Пока я еще чувствую себя, как эта прекрасная жаба. Но уже выставила рядом с артизановским целебным зимним "Tea for Two" (воплощение спасительного уюта) артизановскую же "Mimosa Pour Moi", мою венецианскую мимозу, мою самую весеннюю.
А эту ночь я проведу с ароматом "Narcisse Blanc Caron" - духи, последние капли из пробирки, и опустевшую, положила ее на тумбочку, пусть лежит и пахнет мне всю ночь. Это как попытка колдовства: прекраснейшие духи в ночь, когда зима по календарю переходит в весну... Пусть весна будет ко мне добрее.
А вообще, чувствую себя, как жаба на этой прекрасной картинке ("Toad In The Hole" Louise Wells). Только еще и с чудесными духами. Пусть даже и с последними каплями.
Но это для меня не символ конца, как "последние капли Coty"для несчастной Ламановой. Я надеюсь на начало... чего-нибудь.
(И нет. Я не провоцирую Мироздание на гадости, делясь мечтами и планами. У меня попросту нету ни того, ни другого. Только надежда).

Не могу удержаться и не перепостить.
Я послала подруге изображение Ждуна вязаного с сердечком. Ждуна в ожидании любви. вот такого...



(Почему-то не нашла картинки без надписи с форума, хотя я видела его на Фейсбуке безо всяких надписей, ну да ладно).
И ее мама связала Ждуна, который дождался. И его подругу - земляничного цвета девочку Ждуну (ударение на "у"). По-моему, прекрасная идея. Пусть у всех будет счастье. У Ждунов тоже.

Оригинал взят у dinasovkovaв Завелась у нас парочка

Февраль пролетел со свистом, март тоже летит, летит, как будто время взбесилось, не знаю, только у меня так? Не то чтобы "ничего не успеваю" - успеваю, но только главное и с определенным напряжением, с чувством, что бегу, чтобы успеть. А между тем, не написала про свои новые статьи в "Гала-Биография" - про Николая и Матильду, про Призрака Оперы. И еще там страница с письмами в номер, хвалят мои статьи тоже, приятно. Ужасно приятно. Наверное, всем авторам важно, когда их творения похвалят. Особенно вот так, в журнале, незнакомые читатели...
Про Николая и Матильду - все на основе документов, все с цитатами, это было не мое предложение, а редакции, но я с удовольствием взялась. Постаралась написать очень корректно, хотя к последнему государю и его супруге питаю сильнейшую неприязнь.
Но я тут писала о человеке и писателе, которого вообще ненавижу, и постаралась смотреть на ситуацию - на все ситуации - с его точки зрения. Я умею это делать.
Так что вряд ли в моей статье что-то оскорбит поклонников Николая II. Разве что совсем уж нервных, которых оскорбляет сам факт того, что он когда-то был живым, молодым и у него имелись плотские желания.

Вот именно эта версия "Красной Москвы", купленная на барахолке, пахнет не только красиво, но прямо-таки роскошно, торжественно и чувственно одновременно. Какой там дивный густой жасмин! Обожаю. Ношу. Никто не верит, что этот прекрасный аромат - "Красная Москва". То есть, сначала не верят. Потом удивляются... Разве "Красная Москва"может так хорошо пахнуть?
Обожаю.
И кстати... Почему многие писатели и не писатели признаются в страстной нелюбви к "Красной Москве" - в том числе и той, винтажной, из детства. Не потому, что она нехороша (но почему-то именно она стала символом грубого и дешевого запаха - не понимаю, почему, дешевой она не была, грубой тоже, до самого конца 80-х). Потому, что она сильная, сладкая и чувственная.
И рождаются неприятные ассоциации из детства: мерзкий человек пользовался, пренебрегающий гигиеной, а сильные, сладкие и чувственные духи, та же "Красная Москва", какой она была когда-то, сами по себе телесны, и требуют чистого тела, чтобы раскрыться во всей красоте, а не омерзительной отдушки из несвежих чулок и сальных волос...
Или - просто автор не выносит сильные и сладкие духи.

Люблю книги Марины Степновой, а она не любит сильные и сладкие духи.

Про «Paloma Picasso» - из романа «Хирург».
«Хрипунов негромко окликнул душистую темноту — душную даже, с провинциальной манерой опрокидывать на себя по полфлакона парфюма разом справиться так и не удалось, и это при том, что ей нравились странные духи — тяжелые, хрипловатые, пыль, тлен, ночь, кладбище убитых цветов. Молоденькая девушка не должна вонять старой дохлой львицей».
Где-то еще было у нее про «Paloma Picasso» - и тоже с какими-то ассоциациями на тему тлена и мертвечины.
Естественно, мне тут же захотелось снова попробовать «Paloma Picasso» и может, наконец, оценить.

Про мой любимый, страстно любимый "Poison" - из романа "Женщины Лазаря":
«Галина Петровна усадила Лидочку, свежую и наряженную, как кукла, на переднее сиденье и туго перехватила ремнем безопасности — словно перетянула лентой праздничный букет. Не вертись, — строго велела она, и улица радостно, как щенок, бросилась им навстречу — легкая, гладкая, вся в длинных тенях и слепящих солнечно-зеленых квадратах. От быстрого, почти клавишного перебора, с которым столбы сменяли стволы, а стволы — зеркально залитые окна, Лидочку почти сразу замутило. К тому же в «Волге» сильно и сладко воняло бензином и духами Галины Петровны — невыносимыми, густыми, будто взорвавшееся на жаре, нагло прущее из банки смородиновое варенье. Это был диоровский «Пуазон», аромат, которому только предстояло стать легендарным, а пока — новинка, невероятная даже для Парижа, выпуск 1985 года, этого года, того самого, в котором — прямо сейчас — текла по энским улицам «Волга», и Лидочка, притянутая к сиденью, болтала лапами, пытаясь нащупать сандалией громыхающий пол. Тщетно. Столб, ствол, окно, поворот. Ствол, окно, поворот, столб.
Галина Петровна заплатила за «Пуазон» триста рублей — триста! — больше, гораздо больше чем ежемесячная зарплата многих граждан огромной советской страны. Но чем больше тратишь, тем больше становится денег — это же очень простое и очень понятное правило. И потом, кто определит, сколько стоит унция счастья, в каких денежных единицах измерить звук, с которым лопнул стеклянистый целлофан, лопнул и сполз с зеленой, как будто даже малахитовой коробочки? Лилово-синий, округлый и гладкий, как молодая женская грудь, флакон. Прозрачная призма плотно притертой пробки. Галина Петровна провела прохладным, влажным горлышком флакона по собственному горячему пульсирующему горлу. Мед апельсинового дерева, малина, амбра, опопонакс и кориандр. Чтобы получить смолу опопонакса, растению Ferula Opoponax наносят смертельную рану. Слезы и кровь этой травы пахнут пряным, чистейшим ядом. Не думаю, чтобы в Совдепии еще у кого-нибудь были такие духи, — промурчала верная Норочка, тайная поставщица энской элиты, маленькая крыса больших фарцово-дипломатических путей. Триста полученных от Галины Петровны рублей она сунула в розовую полуоткрытую пасть своей щегольской сумочки — будто в лифчик, быстрым и сноровистым движением мелкой воровки, которое не вязалось ни с Норочкиным сложносочиненным, до вытачки и кокетки импортным нарядом, ни с ее протяжной небрежной повадкой ко всему привыкшей богатой дамы.
Машина подпрыгнула на предательски раззявленном канализационном люке, и Лидочка еле проглотила громадный шерстяной комок надвигающейся рвоты. Пахнет, — пожаловалась она прямо перед собой. Без особой надежды пожаловалась — просто так. Галина Петровна перегнулась, протянула крупную руку (пуазоново-бензиновая вонь стала осязаемой — как будто Лидочку с головой макнули в чернильно-черные сладкие сопли), и быстрый уличный воздух ловко, как кот, просунул сквозь оконное стекло тугую прохладную лапу и небольно ударил Лидочку по губам и по круглому вспотевшему лбу. Дышать сразу стало немного легче. Зато опасная и монотонная считалка — столб, ствол, окно, поворот — сразу наполнилась грозным, рокочущим ревом. Все шумы проносящегося мимо города, торопливо отталкивая друг друга, попытались разом протиснуться в оконную щель, но, разумеется, застряли и от того завыли на совсем уже яростной, невыносимой ноте.
Чтобы хоть немного отвлечься, Лидочка скосила глаза на Галину Петровну, но и та, как на беду, была вся в непрестанном, почти механическом движении. Под юбкой цвета нежной свежей ряженки быстро ходили сильные колени — как будто Галина Петровна месила невидимыми ступнями что-то упрямое, сопротивляющееся и злое. Правая рука (с крупным, спелым рубиновым кабошоном на пальце) то и дело ложилась на рукоять, торчавшую прямо из пола, — рукоять с хищным хрустом дергалась, будто ломалась какая-то невидимая, но важная кость, машина в ответ жалобно рыкала, и рука Галины Петровны возвращалась на руль, завершая его плавное поворотное движение. Это было похоже на странный механический танец, невыносимый и для зрителей, и для плясуна, и особенно мучительно было движение головой, которое Галина Петровна делала, по очереди заглядывая в три зеркала — вверху, слева, справа, — и всякий раз медно-карий скульптурный локон над ее лбом вздрагивал, на одну сотую доли секунды выпадая из общего заданного такта.
В какой-то момент этот сложный узорчатый ритм пришел в резонанс с безостановочным заоконным мельтешением, запах в машине усилился, стал почти торжественным, хоральным и оглушительно громким. Лидочка, уже понимая, что поздно, кончено, все-таки попыталась выпростать из-под ремня руки или хотя бы зажмуриться. Не вертись, говорю, — сердито приказала Галина Петровна, взвизгнув тормозами, и — опляп! — Лидочку вырвало».

Соблюдаю обещание писать здесь про недорогие и понравившиеся мне новинки, а все остальное парфюмерное оставлять в парфюмерном же блоге...



До сих пор я любила три парфюма с ярко выраженной цитрусовой нотой: «Esprit Libre» Antonio Visconti, «Escale a Pondichery» Christian Dior и «Cristalle» Chanel – причем из них только первый, наверное, можно назвать в полном смысле слова цитрусовым, да и то: мне важнее в нем нота сосны... Но на моей коже эти три парфюма раскрываются прекрасными цитрусами. Все остальные цитрусовые, более цитрусовые, настоящие цитрусовые - для меня слишком кислые и слишком резкие.
Теперь появился четвертый цитрусовый, который я люблю, и для меня – равноценный тем трем.
«Once Upon a Time. Fortune» Brocard.
Если его сестрица «Once Upon a Time. Aphrodisia» мне просто нравилась, то «Fortune» — восхищает.
Сначала это розовые грейпфруты, красные сицилийские апельсины, клементины, плод бергамота и сок свежего имбиря. Восхитительная, жизнерадостная смесь, искрящаяся, бодрящая. Уже на этом этапе парфюм мне очень понравился, ибо он не слишком кислый, без металлических и мыльных нот, чаще всего свойственных цитрусовым ароматам, он освежающий, тонизирующий и слегка обжигающий – имбирь же!
Но потом «Fortune» становится сложнее и еще красивее, проявляются ноты тертого мускатного ореха и шафрана, чуть пудровая сладость бобов тонка, которые я обожаю. Специевые ноты – как коричневый узор по солнечно-желтому, и в данном случае – сочетание удачное, доставляющее наслаждение. Но это еще не все: в узор добавляют золотых искр: аромат флердоранжа. И вот тогда парфюм становится целостным, вот тогда понимаешь, насколько он красив и как он радует – с каждым вдохом.
Продолжение и все картинки - в парфюмерном блоге.

Для меня это праздник женщин, добившихся права не только голосовать, но еще много-много чего... Что нам, нынешним, кажется нормальным, в порядке вещей.
Гендерный праздник? Да. Но они этого заслужили. Те, благодаря кому... Чтобы мы вспоминали их в этот день и благодарили.

Считается, что в политику идут особые люди, чуждые обычных человеческих чувств, и уж точно – не сентиментальные. Те, для кого дело – превыше всего. А карьера и интересы народа – превыше если сне личным интересов (так почти и не бывает), то уж точно превыше семьи. Нет, конечно, на правителей Божьей милостью, то есть на королей и королев, этот принцип не распространяется, ибо они не выбирали, кем им родиться. А вот те, кто пришел в политику по собственному желанию – они, как правило, равнодушны ко всему, кроме собственно политики и своих целей.
Но есть исключения и из этого правила. Яркий пример – Жорж Буланже. Ему прочили славу «нового Бонапарта». Это был талантливый генерал, а потом – военный министр и вождь реваншистского движения, то есть предводитель тех французов, кто жаждал поквитаться с немцами за позорную франко-прусскую войну. Говорили, что если кто-то и сможет вернуть Францию Эльзас и Лотарингию, то это будет Буланже. За выступление в поддержку бастующих рабочих и просоциалистические высказывания, в 1887 году Буланже был освобожден от должности военного министра и назначен командиром корпуса в провинции. Но в ореоле гонимого он сделался еще популярнее. Росло массовое движение «буланжистов». Все ожидали очередную революцию, которую возглавит Буланже, арестовав правительство и заняв главенство в стране… И тут неожиданно для своих сторонников и противников, Буланже выпустил вожжи власти из рук. Допустил скандал, во время которого его обвинили в связи с монархистами. Допустил (как многие считали, был лично виноват в этом!) проигрыш своей партии. И 30 сентября 1891 года покончил жизнь самоубийством на могиле своей возлюбленной Маргерит де Боннеман…
О Жорже Буланже известно все, от даты рождения - 29 апреля 1837 года – до всех жизненных пунктов: где учился, где служил, когда получал повышения, с кем дрался на дуэли… В 1864 году женился на мадемуазель Люсиль Ренуар. Она родила ему дочь Элен, сыновей Марселя и Эмиля. Ее он не любил. Его великой любовью и, как говорили, его вдохновительницей и музой, хотя подобные понятия не слишком подходят для политической деятельности, была мадам Маргарита де Боннеман.



Генерал Жорж Буланже


О Маргарите известно очень мало. Она родилась 19 декабря 1855 года в богатой буржуазной семье. Вышла замуж за виконта Шарля Боннеман. Брак не был счастливым. В разных источниках пишут по-разному: не то Маргарита ушла от Шарля еще до встречи с Жоржем Буланже, не то – в результате этой встречи. Но главное – она стала любовницей генерала. Многолетней любовницей.



Маргарита де Боннеман

О ней знало все его ближайшее окружение. Общество ее, конечно же, презирало, и в обществе Маргарита появляться не могла. Друзья генерала к ней относились с уважением: Буланже любил ее, как свою истинную супругу, и конечно, женился бы на ней, если бы мог развестись, если бы развод не испортил его карьеру…
Маргарита была не из породы красавиц и роковых женщин. Полноватая, уютная, спокойная, она выглядела, как самая обычная жена. Это просто было несчастным стечением обстоятельств, что с самого начала Жорж женился не на ней. Их любовные отношения напоминали супружество. Счастливое и радостное супружество – в отличие от законного супружества Буланже.
Ходили слухи, что у них был общий ребенок, который воспитывался в США.
Когда Маргарита заболела – как сначала предположили, чахоткой, — Жорж внезапно осознал, что все, чем он жил, ради чего тратил силы и нервы, все, к чему стремился, — это прах и тлен. А единственное важное – вот эта женщина. Быть с ней. И чтобы она – просто была. Величайшее счастье – чтобы она была рядом, жить с ней, каждый день просыпаться с ней и засыпать. Какая там политика, какая там власть! Ничто не стоило счастья проснуться ночью и слышать ее спокойное дыхание. Взять ее за руку. Говорить с ней.
Жорж увез Маргариту на курорт, где ей должно было стать легче. И показалось, что она и правда выздоравливает. Она начала уговаривать Жоржа вернуться в Париж, вернуться к политике, вернуться к тому, что для него по-настоящему важно. Она не понимала еще, что он переменился и по-настоящему важна для него только она.
Жорж записал в своем дневнике: «Теперь я знаю, что если мужчина любит женщину по-настоящему сильно, он любит все, что связано с ней, он живет только для нее, и все готов сделать так, как она хочет. Если же она любит его больше, чем себя, она сделает его великим. В противном случае он обречен на поражение…»
А затем последовало резкое ухудшение ее состояния. Врачи ошиблись, это была не чахотка, а плеврит: он убивал быстрее.
16 июля 1891 года Маргарита умерла на руках у Жоржа. В буквальном смысле у него на руках: он приподнимал ее, чтобы облегчить дыхание, и часами держал на весу, на это хватало силы его рук… Но все же ее дыхание оборвалось.
Он похоронил ее в Брюсселе. Ее родные пытались настоять на том, чтобы Жорж Буланже отдал им тело для захоронения в семейном склепе. Он отказался. Он писал своему другу: «Это прелестное существо, которое много лет дарило мне величайшее счастье, которое я знал в своей жизни… Она ушла, оставив меня одного. Ее семья пыталась получить ее тело. Я отказал. Я оставлю ее себе. Мое единственное утешение в том, чтобы каждый день приходить на кладбище и говорить с ней…»
Жорж заказал надгробный камень с именем и датами жизни Маргариты. Велел, чтобы оставили место для его имени…
Сам вернулся в Париж. Понял, что его дело проиграно. Просто потому, что сам он перегорел. Пытаясь спастись от себя и от преследовавших его демонов, Буланже уехал на остров Джерси. Немного пожил там, все острее сознавая, что жизнь без Маргариты – это не жизнь. У него еще оставались сторонники, утверждавшие, что его былую славу можно вернуть, все можно вернуть, надо только действовать… Но они не могли вернуть ему Маргариту.
Жорж приехал в Брюссель, завершил обустройство могилы любимой, и 30 сентября утром положил в карман пистолет, купил роскошный венок, пришел на кладбище, возложил венок… И застрелился. Его нашли лежащим возле ее надгробия, в луже крови, капли крови дрожали на лепестках свежих цветов.





Вопреки правилам, Буланже все же похоронили на освещенной земле. В одной могиле с любимой. Священнослужители сочли, что самоубийство было совершено в приступе безумия, а в этом случае оно прощается. На похоронах великого человека, едва не ставшего новым Бонапартом, не было речей. Но друзья привезли немного французской земли, которую бросили на гроб прежде, чем могилу закопали.
Накануне он написал письмо, которое нашли на столе в его комнате: «Я убью себя завтра, больше не могу выносить жизнь без той, которая была моей единственной радостью, единственным счастьем в моей жизни. В течение двух с половиной месяцев я изо всех сил пытался жить… У меня не так много надежды увидеть ее снова, но кто знает?»
Так же в письме имелись подробные распоряжения: он просил, чтобы ему в гроб положили миниатюрный портрет Маргариты, медальон с прядью ее волос и пачку любовных писем – все это было приготовлено и разложено на столе. Он просил, чтобы его гроб поставили поверх гроба Маргариты, он учитывал свое будущее захоронение, когда заплатил за могилу более глубокую, чем обычно. Тревожить покой любимой и передвигать ее гроб он не хотел. И он просил, чтобы на надгробном камне было написано: «Как я смог прожить без тебя целых два с половиной месяца?»
Все это было выполнено.



Источник фото: https://www.flickr.com/photos/24271543@N03/6331725548

Друзья мои, нужна помощь – сугубо интеллектуальная, то есть фактами! – одному очень хорошему мальчику. Он готовит для школы доклад на тему никнеймов. Ему нужны реальные примеры. Кому не жалко – поделитесь: ваш никнейм, почему вы взяли именно такой, что он для вас значил, сколько вам было лет, когда вы его взяли, и вы тогда работали/учились, сколько вам лет сейчас, пользуетесь ли вы им все еще, ваша профессия.
Если кому-то неловко писать здесь, можно в личку. Но с целью передачи мальчику.
Имена упомянуты не будут. Только ник, возраст, профессия… Ну, все, о чем я спросила.

Моя любимая фотосессия. Я бы хотела выглядеть так всегда! Или чтобы меня так все видели... :)

Оригинал взят у irondragonflyв Рогатая

Спасибо всем, кто поделился никами и их историями! И от мальчика (у него все получилось), и от меня.
От меня еще отдельное спасибо не за то, что мальчику помогли, а за то, что рассказали лично мне столько замечательных историй. Я в очередной раз поняла, какие потрясающие знакомства подарил мне интернет. Как бы я со всеми этими изумительными людьми еще познакомилась? Да никак.

Прекрасный человек из Петербурга прислал мне чудесный незаслуженный подарок. В том числе темно-серый карандаш с изображением капель дождя, унылой птички и надписью "Из Петербурга с апатией и безразличием". И хотя это было просто милое дополнение к прочему, именно этот предмет вызывает у меня умиленный восторг. Весь день таскаю карандаш с собой. На кухонном столе передо мной лежал. На рабочем столе. Теперь практически взяла его с собой в постель... Положила на тумбочку рядом с кроватью. Смотрю. Завидую унылой птичке и всем, кто там. На болотах. С апатией и безразличием.
Люблю!

Заснуть не могу. Нервы взвинчены. Ждала, когда мои питерские друзья доберутся до дома. Читала, как питерцы помогали друг другу.
Москвичка в четвертом поколении по папиной линии, в несчитаемом поколении (в середину 19 века уходит) по маминой линии, но мое сердце - хрустальный шар, в котором переливаются образы моего Ленинграда, моего Петербурга, и роскошного,и не парадного, обожаемого, лучшего города на земле. Они взорвали бомбу в метро, но покусились на город-святыню, на город, переживший Блокаду, на особенный город, доказавший сегодня ссвою уникальность.
А я цепляюсь за любимую Ахматову...

А не ставший моей могилой,
Ты, крамольный, опальный, милый,
Побледнел, помертвел, затих.
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих,
Отраженье мое в каналах,
Звук шагов в Эрмитажных залах,
Где со мною мой друг бродил,
И на старом Волковом поле,
Где могу я рыдать на воле
Над безмолвием братских могил.
Все, что сказано в Первой части
О любви, измене и страсти,
Сбросил с крыльев свободный стих,
И стоит мой Город «зашитый»...
Тяжелы надгробные плиты
На бессонных очах твоих.

Заснуть не могу...
Надо спать.
Но они - кто бы ни были эти они - взорвали бомбы в центре моей мечты. Моего призрачного и реального, моего невероятного, просто - безумно любимого.
Я его люблю с такой силой, с какой можно любить человека. Героя. Что-то живое.
Как свою прабабушку.
Прабабушка и Ленинград. Два самых прекрасных явления в моей жизни.
И если кому-то не понятна моя "истерика" - вы поставьте себя на мое место, хотя бы представьте мои чувства.

Безмерно восхищаюсь Петербургом и горжусь петербуржцами. Как никогда обидно, что я - не одна из них. Это великий город. И это великие люди. Каждый, кто отвозил домой чужих ему людей, каждый владелец кафе, раздававший бесплатный кофе,те работники кафе, которые пускали греться, несмотря на риск увольнения, и каждый, кто пригласил посидеть у себя тех, кто не может добраться домой, - великие люди. В наше время всеобщего, возведенного в норму эгоизма, это - Поступок, да!
Пока Петербург такой, есть надежда на что-то лучшее, на какое-то хорошее будущее... Для страны? Да, и для страны. Позвольте мне уж сегодня верить вот этому приведенному доказательству. Не тому, о чем говорит взрыв, а тому, о чем говорит поведение людей. Это тихое достоинство.
Счастливы те, чей партнер, друг, ребенок, родитель - один из них. Один из тех, кто в этот день помогал другим.
И не было в Петербурге паники, истерики, ужаса. Была абсолютно не показушная демонстрация высоты человеческого духа.
Их не сломить.
Жаль, что не вся Россия такая. Если бы...

У нас в подъезде, как наверное, много в каких подъездах, есть место, куда складывают ненужные книги.
И тут я обнаружила среди этих ненужных книг «Мастера и Маргариту» Булгакова. Я заметалась. У нас несколько экземпляров в составе разных сборников, и самый первый, самый драгоценный, отфотографированный – до ксероксов, до моего рождения, кажется, переплетенный, длинный альбом, каждая страница – разворот, и один разворот пропущен… Невероятно тяжелая книга. По весу тяжелая. Невероятно ценная для моих родителей. Когда мама болела или ей было плохо, она всегда перечитывала «Мастера и Маргариту». Когда мне дали читать эту книгу, я почувствовала, что мне дали святыню… И какое было счастье, когда в доме появилось издание, в котором я смогла прочесть те две пропущенные страницы!
Я помню, как на первом курсе института подарила второй экземпляр «Мастера и Маргариты» мальчику, который мне казался очень талантливым, а когда я в нем разочаровалась, я прежде всего подумала, что не моей дружбы он был недостоин, и не моего доверия, а «Мастера и Маргариты»…
И вот именно эту книгу увидеть – выброшенной, ненужной…
Это шок.
Да-да, понимаю, читают все реже.
Да, может, у них несколько экземпляров, а этот – в бумажной обложке, непрезентабельный…
Но – выкинуть этот текст?!
Может, я смешная, но для меня есть тексты, которые никак не могут быть выброшены, не могут быть признаны ненужными…
И глядя на эту книгу, я поняла, насколько я уже немолодая, насколько же я – из прошлого.
Я читала «Мастера и Маргариту» на фотокопиях с книги. Для меня эта книга до сих пор – сокровище.
Я не хочу сказать, что все плохо, культура гибнет… Нет, наверное, просто мир меняется, и книги можно уместить в ридере…
Но все же.
Как они могли?..