Книгу Фредерика Бегбедера «Уна &Сэлинджер» мне прислали на рецензию. Более того: ее хвалили мои читающие знакомые. И хотя мое первое и единственное знакомство с Бегбедером было неудачным, я решила попробовать еще раз. Тем более, что сюжет заинтересовал: история любви будущего великого (хоть и нелюбимого мною) писателя и будущей юной жены Чарли Чаплина. Да еще с таким посылом: "Любовь взаимная счастлива, но заурядна, любовь галантная мучительна, но возвышенна. Сэлинджер и Уна - это история галантной любви. Чаплин и Уна - самый счастливый брак, какой я знаю. Жизнь, можно считать, состоялась идеально, если пережить и то, и другое, как Уна".
![]()
Когда я книгу открыла, меня очень подкупил эпиграф:
Are you going to Scarborough fair?
(War bellows blazing in scarlet battalions)
Parsley, sage, rosemary and thyme
(Generals order their soldiers to kill)
Remember me to one who lives there
(And to fight for a cause they’ve long ago forgotten)
She once was a true love of mine.
Неизвестный йоркширский бард, XVI век
(заключенные в скобки антимилитаристские строчки добавлены Полом Саймоном в 1966 году)
Это же моя любимая Scarborough fair! Моя любимая песня о любви! И я не знала, что ее так переделали… Но все равно: мне показалось, что это добрый знак.
Я ошиблась. Это был просто удачный эпиграф.
…Первый раз я пыталась прочесть у Бегбедера его знаменитую книгу «Любовь живет три года». Читала, злилась и ржала, и было четкое ощущение, что у меня в гостях сидит кто-то из моих приятелей – сценаристов, художников, фотографов, в общем – творческих или филологических мальчиков, и ноет о жизни… Есть тип мужчин, обожающих поныть о жизни. Куда больше, чем женщины. Им надо пересказать все, что у них наболело, и оправдаться, выйти правыми, из любой ситуации, даже если они бросают жену с младенцем на руках, - и нужен молчаливый собеседник, «аттракцион свободные уши», кто-то, кто будет слушать и соглашаться. Нет, сразу скажу, мои знакомые жен с младенцами не бросали, но в изменах, в том, что бросают жен с детьми, или еще в чем нехорошем души изливали, и всегда яростно оправдывались.
Почему слушала? Потому что мне было интересно. Не спорить, а слушать. Такой вот писательский изъян. И слушала-то я их только в молодости. Когда я имела много сил, и время не так быстро летело, а тянулось, и у меня была жажда познания мира, и в том числе внутренних миров.
«Любовь живет три года» я читала, когда мне было уже за тридцать, и мне хотелось назвать героя грубо и послать по известному адресу, потому что он – великовозрастный вечный мальчик, не способный отвечать за свои поступки, истерически ищущий оправдания своим слабостям, не способный любить, в принципе не способный любить, но обвиняющий весь мир в том, в чем виноват только он сам. За любовь принимается похоть. И похоть его недолговечна. Ну, что, реальная история, таких вечных мальчиков много. Пишет Бегбедер хорошо, живо, узнаваемо. Настолько узнаваемо и живо, что я в конце концов послала его героя… Захлопнула книгу, не дочитав.
С «Уна &Сэлинджер» было иначе. Я прочла ее запоем. С ощущением какой-то одновременно завороженности – и мучительной брезгливости. Я не могла оторваться – и мне становилось все противнее. Но оторваться не могла! А когда дочитала, почувствовала себя опутанной липкой пованивающей паутиной. Настоящая паутина почти не пахнет. Эта - пованивала гнильцой.
Скажу сразу, чтобы не возвращаться к этому: я оценила, как Бегбедер описывал войну, отношение американцев к французам, французов к американцам, я открыла для себя кое-что новое. Но книга все же не про войну и любовь, хотя иногда ее так позиционируют. Книга, увы, о другом.
«Уна &Сэлинджер» начинается с того, что героя Бегбедера, мужик за сорок, тусит только с молодежью и влюбляется в двадцатилетнюю.
За этим вступлением из жизни автора следует история о том, как Сэлинджер (тогда еще молодой) влюбляется в пятнадцатилетнюю Уну О’Нил, дочку миллионера и знаменитого писателя. И у них сложные отношения, любовь и вожделение, спят в одной постели, но без секса.
И вот тут меня, как сейчас говорит молодежь, в первый раз «мощно сквикнуло».
Вот на этом месте:
«Они не могли видеться у Уны, которая жила с матерью в отеле «Уэйлин» на Мэдисон-авеню, поэтому встречались иногда на неделе в съемной комнате Джерри, а чаще у Кэрол. Приходилось быть очень осторожными и не шуметь. Он покидал квартиру на цыпочках глубокой ночью, тихонько затворяя за собой дверь, и шел домой пешком с улыбкой на губах и неизбывностью в штанах. Это только усиливало его радость, как у иных монахов, чьи экстатические лица могут служить отличной рекламой целомудрию. Ничто не мешало ему доводить себя до сильнейшего оргазма в одиночестве в своей постели, вспоминая неутоленные поцелуи Уны, ее упругую кожу, ее младенческий запах ее молочную белизну ее полузакрытые глаза ее детские белые трусики ее маленькие изящные ножки ее родинки на груди ее жадный ротик ее вздохи в его ухо ее сладкий язычок ооо йееесс».
Когда я прочла этот отрывок, написанный автором с высочайшим накалом высочайших для него, автора, чувств, я внутренне содрогнулась, потому что меня наотмашь стукнуло ассоциацией.
«— Я хочу тебя, Сюзи, — прохрипел он.
— Умоляю, — шептала я. А потом опять. — Нет.
Время от времени я соединяла эти два слова. «Умоляю, нет» или «Нет, умоляю». Это все равно что дергать дверь, когда заело замок, или кричать «ловлю, ловлю, ловлю», когда мяч у тебя над головой летит на трибуны.
— Умоляю, нет.
Но ему осточертело слушать нытье. Запустив руку в карман моей куртки, он вытащил связанную мамой шапку, скомкал ее и заткнул мне рот. После этого от меня исходил только один звук — слабый звон бубенчиков.
Осклизлые губы мусолили то мои щеки, то шею, а жадные руки начали шарить под блузкой. Тут я расплакалась. Задергалась всем телом. Разбередила воздух и тишину. Рыдала и билась, чтобы только ничего не чувствовать. А он, не найдя «молнию», которую мама аккуратно вшила в боковой шов, рванул на мне брюки.
— Белые трусики, — выдохнул он.
Какая-то мерзость стала распирать меня изнутри. Я вмиг превратилась в зловонное море, куда он влез, чтобы нагадить. Самые дальние уголки моего тела проваливались внутрь и тут же выворачивались наизнанку, как веревочная «колыбель для кошки», которую обожала Линдси. А он толчками пригвождал меня к земле».
Это «Милые кости» Элис Сиболд.
Нет, Бегбедер не виноват, конечно, в стукающих меня ассоциациях.
Но эти детские белые трусики…
Что-то лично для меня есть омерзительное в том, что смакуется детскость – и сексуальная привлекательность детскости.
«Белые трусики» в устах насильника-педофила – это ужас. Но это ужас, не притворяющийся иным.
Белый носочек Лолиты, с которым «изменяет» своей жене Гумберт Гумберт – откровенное признание извращения, не притворяющееся чем-то иным, кроме как извращением.
У Бегдебера же сплошное притворство и самооправдание.
Как в книге «Любовь живет три года», где Бегбедер доказывает, что научно обосновано: любовь живет всего три года! (Промолчу, что я думаю о научной обоснованности этого утверждения). Значит, нормально, что его лирический герой изменит любимой через три года и бросит ее в слезах, а сам будет много ныть и жалеть себя…
В книге «Уна &Сэлинджер» Бегбедер доказывает, что нормально мужчине в возрасте любить очень юную. Только это и нормально. Нормально менять устаревшую модель жены на юную плоть. Нормально, нормально, нормально! И даже правильно. И даже хорошо. И даже красиво. И это-то и есть настоящая любовь!
Цитирую длинное, но показательное:
«Вот что пишет Дж. Д. Сэлинджер в письме, обнародованном на судебном процессе, который он возбудил против своего первого биографа Яна Гамильтона: «Я представляю себе их в спальне вечером. Чаплин сидит поджав ноги на комоде и покачивает своей щитовидкой вокруг бамбуковой тросточки, точно дохлой крысой. Уна, в сине-зеленом халате, бурно аплодирует из ванной. Агнес, в купальнике фирмы „Jantzen“, обносит их коктейлями. Я издеваюсь, но мне очень жаль. Жаль Уну, такую юную и прелестную». (Salinger v. Random House, U. S. Court of Appeals 2nd Circuit, No. 86-7957, January 29, 1987.)
Он ставит Чаплину в вину то, что сам будет делать всю жизнь. В первый и последний раз Джерри был влюблен в свою ровесницу.
В книге воспоминаний «История моей жизни» Чарли Чаплин говорит о своей склонности к молодым женщинам: «Очень молодая женщина сочетает в себе маленькую маму и первую любовь. С годами девушка становится любовницей или дамой. Лишь в юной девушке есть все, что только может быть лучшего и прекраснейшего».
Я не понимаю, почему зрелые мужчины, которых тянет на юную плоть, шокируют иных людей, ведь это идеальная пара, о чем сказал еще Платон в «Пире». Многие думают, что похотливых старцев привлекают крепкие грудки и стройные ножки, а между тем больше всего возбуждает их доброта (отнюдь не исключающая крепких грудок и стройных ножек). Ласка – наркотик старых развратников. Вкупе с желанием лепить. Мужчине необходимо чувствовать свою значимость, с тех пор как женщина освободилась от него.
Забавы ради я составил список знаменитых пар с большой разницей в возрасте:
– Хью Хефнер и Кристал Харрис (60 лет разницы)
– Иоганн Вольфганг фон Гёте и Ульрика фон Леветцов (55 лет разницы)
– Дж. Д. Сэлинджер и Колин О’Нил, медсестра, однофамилица Уны, на которой он женился в 1988 году (50 лет разницы)
– Жорж Клемансо и Маргерит Бальдансперже (42 года разницы)
– Либераче и его шофер Скотт Торсон (40 лет разницы)
– Пабло Пикассо и Франсуаза Жило (40 лет разницы)
– Хорхе Луис Борхес и Мария Кодама (38 лет разницы)
– Магомет и его третья супруга Айша (от 30 до 40 лет разницы, по мнению историков; когда он встретил ее впервые, она играла с куклой)
– художник Рубенс и Елена Фурман (37 лет разницы; когда он женился на ней в 1630 году, ей было шестнадцать лет, а ему пятьдесят три)
– Чарли Чаплин и Уна О’Нил (36 лет разницы)
– Вуди Аллен и Сун-и Превин (34 года разницы)
– Джон Касабланкас и Алина Вермелингер (34 года разницы)
– Билл Мюррей и Скарлетт Йоханссон в «Трудностях перевода» (34 года разницы)
– Роман Полански и Эмманюэль Сенье (33 года разницы)
– Джонни Холлидей и Летисия Буду (32 года разницы)
– Витольд Гомбрович и Рита (31 год разницы)
– Колетт и Бертран де Жувенель (30 лет разницы)
– Фрэнк Синатра и Миа Фэрроу (30 лет разницы)
– Николас Рей и Натали Вуд (27 лет разницы)
– Пауль Низон и Одиль (26 лет разницы)
– Хамфри Богарт и Лорен Бэколл (25 лет разницы)
– Чарльз Буковски и Линда Ли (25 лет разницы)
– Гумберт Гумберт и Долорес Гейз, она же «Лолита» (25 лет разницы)
– Ромен Гари и Джин Сиберг (24 года разницы)
– Адольф Гитлер и Ева Браун (23 года разницы)
– Брет Истон Эллис и Тодд Шульц (23 года разницы)
– Альфред Стиглиц и Джорджия О’Киф (23 года разницы)
– Джонни Депп и Эмбер Херд (23 года разницы)
– Пьер Абеляр и Элоиза (22 года разницы)
– Питер Богданович и Дороти Страттен (21 год разницы)
– Ги Шеллер и Франсуаза Саган (20 лет разницы)
– Серж Генсбур и Джейн Биркин (18 лет разницы)
Когда я спросил Пауля Низона, почему нас тянет к молоденьким, он задумался и ответил не сразу.
– Тому есть две причины, – сказал он, – кожа и новая весна.
Американская пресса обрушилась на Чарли Чаплина, окрестив его Синей Бородой. Кстати, свой первый послевоенный фильм «Мсье Верду» (1947) он так и собирался назвать: «Синяя Борода». Шумиха была чудовищная, бушевали и публика, и критики.
Сегодня же все актеры старше пятидесяти имеют жен «underaged».
Вот наиболее распространенные доводы против разницы в возрасте больше двадцати лет:
– он/она предпочитает маленький задок высокому IQ;
– молодой(ая) – продажная тварь и бросит его/ ее ради другого(ой) побогаче;
– он/она не желает, чтобы ему/ей перечили, он/она хочет быть Пигмалионом и создать творение по своему образу.
Опровергнем эти три довода вместе, если вы не против:
– можно иметь маленький задок и высокий IQ, точно так же как можно быть стариком и дураком;
– не катит, если молодая особа уже богата и физически привлекательна (в таком случае она во сто крат сильнее своего якобы благодетеля);
– третий довод неопровержим, в нем-то и есть суть этого щекотливого вопроса.
Уна О’Нил-Чаплин довольно уклончиво высказалась на эту тему в интервью «Дейли геральд»: «Покой и душевное равновесие с Чарли мне дает не его богатство, а именно разница в возрасте между нами. Только молодые женщины, вышедшие замуж за зрелых мужчин, поймут, что я хочу этим сказать. <…> Charlie made me mature and I keep him young».
Вот бы спросить у них, у «молодых женщин, вышедших замуж за зрелых мужчин»: помимо материального комфорта, их что, в самом деле ободряет безмятежность и умиротворенность стариков? Или все-таки то, что они уже состоялись в своей профессии, уже переспали со всеми женщинами, уже утолили свою жажду? Стало быть, зрелый мужчина – это буддийский мудрец, верный, пресыщенный и надежный, как скала?
Bullshit. Все гораздо проще: зрелый мужчина выбирает молодую женщину, потому что с ней гарантированно до гробовой доски у него будет перехватывать дыхание всякий раз, когда она выходит из ванной. Девушка же счастлива, что ею так восхищаются, особенно если у нее были проблемы с отцом. В XXI веке девушек без отцов пруд пруди, и этим вволю пользуются все мерзкие старики. Не надо далеко ходить за объяснением их загадочной тяги к зрелым мужчинам: для многих молодых женщин любовь состоит попросту в том, чтобы найти мужчину, способного заменить папу. Юноши недостаточно восхищаются девушками. Двадцатилетним мужчинам слишком многое предстоит совершить, чтобы заниматься еще и женщиной. Уна влюбилась в Чаплина, потому что его амбиции были позади; Чаплин влюбился в Уну, потому что ее жизнь была впереди. Кстати, после их встречи он снимал только плохие фильмы, настолько был переполнен счастьем. Ему, в сущности, так и не удался переход к звуковому кино: в «Короле в Нью-Йорке», как и в «Огнях рампы» и «Мсье Верду», он переигрывает, увлекается монологами, произносит длинные слезливые речи, намеренно утрируя свой английский акцент, чтобы раздражать американские уши. Когда Чаплин дебютировал в 1910 году, кино существовало для потехи, оно было чем-то вроде фокуса или циркового номера. Тридцать лет спустя он овладел самым действенным искусством всех времен. Из клоуна он превратился в звезду: это не могло не вскружить ему голову в двадцатые—тридцатые годы, но теперь он спустился на грешную землю. Старость успокаивает всех, в том числе и самых амбициозных людей, ибо, когда смерть не за горами, хочешь не хочешь, а присмиреешь: нашлось то, что сильнее тебя…»
Ну, собственно, вот все и сказано.
Господин Бегбедер не знает, что такое любовь.
В принципе не знает.
Может, Чарли и любил Уну. Или полюбил ее в конце концов. А Уна уж точно любила Чарли.
Но Бегбедер никогда никого не любил. Он способен только испытывать похоть. Ничего кроме похоти. Ему важно, чтобы тело женщины вызывало у него желание. Без учета интеллекта или доброты, о которых он фальшиво блеет. Потому что, если учесть интеллект и доброту, а главное – любовь, то тело имеет так мало значения…
Я знаю сотни таких историй. Из жизни обычных людей и великих людей. Я написала десятки таких историй. Любовь существует. Любовь до старости. Любовь до смерти и после. Любовь – невзирая на изменения внешности. Просто – любовь. Это не идеализм, это факт.
Да, Бегбедеров больше. Но все же – любовь существует. И любовь – это не то, о чем пишет он.
Кстати, в приведенном им списке есть примеры и настоящей любви…
Но показательно, что он втиснул среди реальных персонажей – Гумберта и Лолиту.
Гумберта он тоже хочет оправдать.
Потому что в нем самом есть это гумбертовское. Да, он сделал свою героиню пятнадцатилетней, потом ей шестнадцать… Не двенадцать, не совсем уж запредельный ужас… Но упивается он именно детскостью. Тем, что осталось от детства, и что можно жадно всосать, пока оно еще не растворилось – «ускользающая красота».
Набоков, кстати, Гумберта не оправдывал. И вообще: Набоков – не Гумберт, авторского голоса в «Лолите» нет. Да и Гумберт себя не оправдывал! Гумберт признавал свою порочность и извращенность.
Бегбедер, во-первых, главным героем делает себя, вот прямо себя, а во-вторых – всей этой книгой оправдывает страсть к очень юным девушкам, как естественное и прекрасное.
…Нет, я давно живу, я знаю, что мужчины любят молоденьких. Но в этой книге я почувствовала что-то столь гадкое… И не знаю, как объяснить это чувство даже себе самой.
Я никогда не считала себя высокоморальной. Более того, я себя считала скорее порочной. Но что взрослые люди делают друг с другом по доброй воле – я считаю, приемлемо и нормально.
Взрослые люди. А не считающие себя таковыми.
Такие исключения, как Эдгар По и Вирджиния Клемм – это именно что исключения. И кстати, в списке Бегбедера их нет. Может, потому, что там была любовь, а не похоть? Любовь настоящая, нуждающаяся в другой душе рядом со своей душой, а не только в теле? Тем более, что тело-то недолго могло приносить наслаждение, уж очень Вирджиния была больна. Но Эдгар все равно любил ее. Ведь когда любишь, не тело – главное. Тело любишь за то, что вот в этом теле помещена сущность любимого человека, его разум, его душа… Тело боготворишь, потому что оно – вместилище священного огня, простите за выспренность.
Бегбедер считает Уну О’Нил самой красивой и самой талантливой актрисой ХХ века.
Позволю себе очень, очень не согласиться…
«Вы можете оживить Уну О’Нил, кликнув на «play». Уне семнадцать лет, и она только что приехала в Голливуд. 1942 год. Сокровище, которое вы сейчас увидите, – первый и последний актерский опыт Уны О’Нил. Это кинопроба, снятая Юджином Френке для фильма «The girl from Leningrad» («Девушка из Ленинграда»), – на этот проект уже дала согласие Грета Гарбо. Уна должна была играть русскую девушку Тамару, отсюда эта косынка, в которой она выглядит принцессой, переодетой в крестьянку. Я приказываю вам полюбоваться этим документом, а потом расскажу о нем. Пусть никто больше не говорит, что я противник технического прогресса – после такой-то киберглавы.
Ну вот, вы увидели Уну О’Нил в семнадцать лет. Согласитесь, она буквально пожирает экран. Камера влюблена в ее детские черты, даже режиссер растерялся. Он обращается к ней, будто к сиротке, найденной где-то на берегу Волги. Просит ее повернуться, чтобы увидеть профиль, правый и левый, оба изумительны. Она смеется смущенным и робким, задорным и ломким смехом. Ее хрупкость как магнитом притягивает взгляд, несмотря на дурацкую косынку, скрывающую темные кудри роковой женщины. Посмотрите на эти брови вразлет, точно два апострофа над сияющими глазами. Послушайте ее звонкий голосок, когда она спрашивает с вежливостью королевы: «Shall I turn over here?» Съемочная группа, позволяющая себе командовать ею, вдруг кажется скопищем неотесанных грубиянов. Все они сознают, какая честь быть в одной студии, дышать одним воздухом с этим ангелом, лучезарным и скованным. Когда она всего лишь краткий миг смотрит в объектив, тысячи чувств мгновенно запечатлеваются на пленке: Уна знает, что положение ее не из лучших, боится сплоховать, думает, что она не в меру пафосна, ей хочется быть где угодно, только не здесь, она стесняется, чувствует себя неуклюжей. И в то же время все это ее забавляет, ее дискомфорт становится шалостью, кошачьей прелестью, чистотой и светом, в конце концов, это надо пережить, неприятно, но не больно же. За долю секунды два десятка противоречивых эмоций сменяют друг друга перед глазом камеры: уязвимость, деликатность, страх, скромность, вежливость, усталость, робость, нежность, доброжелательность, доверие, отчаяние, одиночество и т. д. Ее лицо очень подвижно, даже слишком, быть может, нервно, она не может угадать, какого выражения эти идиоты от нее ждут. Она постоянно как бы извиняется за свое присутствие, одновременно смущенно принимая комплименты. Когда она будто бы протестует, восклицая «I don’t know what to say…» вежливым голоском девочки из хорошей семьи, застигнутой врасплох гувернанткой, становятся понятны страдания всех мужчин, встретивших ее в ту пору: они хотят, они должны о ней позаботиться, иначе жизнь прожита впустую. А когда она, в конце этого сказочного ролика, поднимает глаза к небу, она бесподобна, божественна, другого слова не подберешь: поднимает глаза, чтобы посмотреть на небо, откуда она упала и где пребывает сегодня. Перед этим дивным видением невозможно было устоять. На этих редчайших кадрах Уна О’Нил оставляет далеко позади Одри Хепберн в амплуа трепетной лани, Натали Портман в амплуа хрупкого фавна, Изабель Аджани в амплуа чувствительной инженю, Луизу Брукс в амплуа падшего ангела, затмевает Полетту Годдар с ее нескрываемой печалью, Грету Гарбо с ее горделивой томностью, Марлен Дитрих с ее ядовитой холодностью, потому что она естественнее и проще. Ее утонченность не наигранна, она не прилагает для этого ни труда, ни усилий; наоборот, она как будто постоянно старается не привлекать внимания, и это лучший способ завладеть им всецело. Она могла бы сделать колоссальную карьеру, стать звездой, иконой, всемирной и бессмертной. Уна – не женщина, она принцип. Ее красота сверхсовременна: Трумен Капоте ошибся, она не совершенна, она лучше. Что же произошло? Здесь мы вступаем в тайну Уны, основу ее величия: через несколько недель после этих поразительных проб она окончательно и бесповоротно поставит крест на всех мечтах о карьере в кино».
Мне вот кажется, что причина «лучезарности» Уны только в одном.
В том, что в пятнадцать она вела светскую жизнь взрослой женщины.
Что она стала юной женой старого Чаплина.
Уна О’Нил – символ того, что Фредерик Бегбедер хочет видеть в женщине.
Нет, мне отвратительно в книге «Уна &Сэлинджер» все же не то, что автор и его герой не дают женщинам права на любовь, путают любовь и похоть, это жизненно, это даже нормально, такие книги полезно давать юным и наивным девам, дабы знали, что мужчины бывают и такие, и что таких даже больше. Ладно, нет любви, есть похоть. Мужчина хочет, чтобы у женщины были упругие ягодицы и юное тело, а к ним в довесок уже может придумать сколько угодно духовных и интеллектуальных достоинств, якобы наличествующих у возбуждающей его женщины. Может, достоинства есть, а может, их нет, на самом деле ему пофиг, ему важны ягодицы.
Мне отвратительно в этой книге именно подспудное, но неотступное смакование детскости, как источника сладострастных фантазий.
Повторюсь, я никогда не считала себя высоконравственным человеком. Я писала статью о любви Эдгара По и Вирджинии Клемм. Но все же – у них было другое…
Я смеялась над дурацкой книгой Полины Дашковой «Вечная ночь»: политическая заказуха, "ааааа, все вокруг педофилы и извращенцы, спасем наших детей, оградим от всего и спасем, а то все их хотят, куда не глянешь – под каждым кустом по педофилу сидит"… Смешно и стыдно.
Но видимо, Бегбедер в этой своей книге задел во мне что-то утробное, что-то материнское, несостоявшееся материнское, или – остатки моей нравственности, что-то незыблемое…
Мне противно, когда вожделеют детей. Детского. Еще противнее, когда это прикрывают романтическим флером. Повышают возраст героини до вроде как допустимого – и смакуют детскость в ней.
Мне противно, когда это вот так. По-настоящему. И прикрывается – любовью. Якобы любовью.
Во времена моего детства ходили страшилки про то, что иностранцы подсовывают советским детям конфеты в ярких обертках, а внутри конфеты – бритва или иголка. Вот эта книга – что-то вроде такой конфетки. Только, в отличие от тех конфет, она существует.
Грустно, если кто-то примет вот это - за книгу про любовь.
Кстати, вот фотографии Фредерика Бегбедера и его молодой жены Лары Мишели. Ему 48 лет, ей 23 года, ничего ужасного, совершенно ничего ужасного. И она красивая, и она чем-то похожа на Уну О'Нил, менее утонченная и более яркая.
![]()
Ничего ужасного в реальности. Ужасное - для меня - в книге. Лично для меня.
Кстати, книга хорошо написана. Мне нравится. Как написана.
Но очень противно.
Я даже не задумываюсь: а может, я не права? Иногда, негативно оценивая книги, я зависаю прежде, чем высказаться.
Нет, я права. Я пишу о своих эмоциях, которые книга вызвала. Это моя единственная правда в отношении данной книги.
Когда я книгу открыла, меня очень подкупил эпиграф:
Are you going to Scarborough fair?
(War bellows blazing in scarlet battalions)
Parsley, sage, rosemary and thyme
(Generals order their soldiers to kill)
Remember me to one who lives there
(And to fight for a cause they’ve long ago forgotten)
She once was a true love of mine.
Неизвестный йоркширский бард, XVI век
(заключенные в скобки антимилитаристские строчки добавлены Полом Саймоном в 1966 году)
Это же моя любимая Scarborough fair! Моя любимая песня о любви! И я не знала, что ее так переделали… Но все равно: мне показалось, что это добрый знак.
Я ошиблась. Это был просто удачный эпиграф.
…Первый раз я пыталась прочесть у Бегбедера его знаменитую книгу «Любовь живет три года». Читала, злилась и ржала, и было четкое ощущение, что у меня в гостях сидит кто-то из моих приятелей – сценаристов, художников, фотографов, в общем – творческих или филологических мальчиков, и ноет о жизни… Есть тип мужчин, обожающих поныть о жизни. Куда больше, чем женщины. Им надо пересказать все, что у них наболело, и оправдаться, выйти правыми, из любой ситуации, даже если они бросают жену с младенцем на руках, - и нужен молчаливый собеседник, «аттракцион свободные уши», кто-то, кто будет слушать и соглашаться. Нет, сразу скажу, мои знакомые жен с младенцами не бросали, но в изменах, в том, что бросают жен с детьми, или еще в чем нехорошем души изливали, и всегда яростно оправдывались.
Почему слушала? Потому что мне было интересно. Не спорить, а слушать. Такой вот писательский изъян. И слушала-то я их только в молодости. Когда я имела много сил, и время не так быстро летело, а тянулось, и у меня была жажда познания мира, и в том числе внутренних миров.
«Любовь живет три года» я читала, когда мне было уже за тридцать, и мне хотелось назвать героя грубо и послать по известному адресу, потому что он – великовозрастный вечный мальчик, не способный отвечать за свои поступки, истерически ищущий оправдания своим слабостям, не способный любить, в принципе не способный любить, но обвиняющий весь мир в том, в чем виноват только он сам. За любовь принимается похоть. И похоть его недолговечна. Ну, что, реальная история, таких вечных мальчиков много. Пишет Бегбедер хорошо, живо, узнаваемо. Настолько узнаваемо и живо, что я в конце концов послала его героя… Захлопнула книгу, не дочитав.
С «Уна &Сэлинджер» было иначе. Я прочла ее запоем. С ощущением какой-то одновременно завороженности – и мучительной брезгливости. Я не могла оторваться – и мне становилось все противнее. Но оторваться не могла! А когда дочитала, почувствовала себя опутанной липкой пованивающей паутиной. Настоящая паутина почти не пахнет. Эта - пованивала гнильцой.
Скажу сразу, чтобы не возвращаться к этому: я оценила, как Бегбедер описывал войну, отношение американцев к французам, французов к американцам, я открыла для себя кое-что новое. Но книга все же не про войну и любовь, хотя иногда ее так позиционируют. Книга, увы, о другом.
«Уна &Сэлинджер» начинается с того, что героя Бегбедера, мужик за сорок, тусит только с молодежью и влюбляется в двадцатилетнюю.
За этим вступлением из жизни автора следует история о том, как Сэлинджер (тогда еще молодой) влюбляется в пятнадцатилетнюю Уну О’Нил, дочку миллионера и знаменитого писателя. И у них сложные отношения, любовь и вожделение, спят в одной постели, но без секса.
И вот тут меня, как сейчас говорит молодежь, в первый раз «мощно сквикнуло».
Вот на этом месте:
«Они не могли видеться у Уны, которая жила с матерью в отеле «Уэйлин» на Мэдисон-авеню, поэтому встречались иногда на неделе в съемной комнате Джерри, а чаще у Кэрол. Приходилось быть очень осторожными и не шуметь. Он покидал квартиру на цыпочках глубокой ночью, тихонько затворяя за собой дверь, и шел домой пешком с улыбкой на губах и неизбывностью в штанах. Это только усиливало его радость, как у иных монахов, чьи экстатические лица могут служить отличной рекламой целомудрию. Ничто не мешало ему доводить себя до сильнейшего оргазма в одиночестве в своей постели, вспоминая неутоленные поцелуи Уны, ее упругую кожу, ее младенческий запах ее молочную белизну ее полузакрытые глаза ее детские белые трусики ее маленькие изящные ножки ее родинки на груди ее жадный ротик ее вздохи в его ухо ее сладкий язычок ооо йееесс».
Когда я прочла этот отрывок, написанный автором с высочайшим накалом высочайших для него, автора, чувств, я внутренне содрогнулась, потому что меня наотмашь стукнуло ассоциацией.
«— Я хочу тебя, Сюзи, — прохрипел он.
— Умоляю, — шептала я. А потом опять. — Нет.
Время от времени я соединяла эти два слова. «Умоляю, нет» или «Нет, умоляю». Это все равно что дергать дверь, когда заело замок, или кричать «ловлю, ловлю, ловлю», когда мяч у тебя над головой летит на трибуны.
— Умоляю, нет.
Но ему осточертело слушать нытье. Запустив руку в карман моей куртки, он вытащил связанную мамой шапку, скомкал ее и заткнул мне рот. После этого от меня исходил только один звук — слабый звон бубенчиков.
Осклизлые губы мусолили то мои щеки, то шею, а жадные руки начали шарить под блузкой. Тут я расплакалась. Задергалась всем телом. Разбередила воздух и тишину. Рыдала и билась, чтобы только ничего не чувствовать. А он, не найдя «молнию», которую мама аккуратно вшила в боковой шов, рванул на мне брюки.
— Белые трусики, — выдохнул он.
Какая-то мерзость стала распирать меня изнутри. Я вмиг превратилась в зловонное море, куда он влез, чтобы нагадить. Самые дальние уголки моего тела проваливались внутрь и тут же выворачивались наизнанку, как веревочная «колыбель для кошки», которую обожала Линдси. А он толчками пригвождал меня к земле».
Это «Милые кости» Элис Сиболд.
Нет, Бегбедер не виноват, конечно, в стукающих меня ассоциациях.
Но эти детские белые трусики…
Что-то лично для меня есть омерзительное в том, что смакуется детскость – и сексуальная привлекательность детскости.
«Белые трусики» в устах насильника-педофила – это ужас. Но это ужас, не притворяющийся иным.
Белый носочек Лолиты, с которым «изменяет» своей жене Гумберт Гумберт – откровенное признание извращения, не притворяющееся чем-то иным, кроме как извращением.
У Бегдебера же сплошное притворство и самооправдание.
Как в книге «Любовь живет три года», где Бегбедер доказывает, что научно обосновано: любовь живет всего три года! (Промолчу, что я думаю о научной обоснованности этого утверждения). Значит, нормально, что его лирический герой изменит любимой через три года и бросит ее в слезах, а сам будет много ныть и жалеть себя…
В книге «Уна &Сэлинджер» Бегбедер доказывает, что нормально мужчине в возрасте любить очень юную. Только это и нормально. Нормально менять устаревшую модель жены на юную плоть. Нормально, нормально, нормально! И даже правильно. И даже хорошо. И даже красиво. И это-то и есть настоящая любовь!
Цитирую длинное, но показательное:
«Вот что пишет Дж. Д. Сэлинджер в письме, обнародованном на судебном процессе, который он возбудил против своего первого биографа Яна Гамильтона: «Я представляю себе их в спальне вечером. Чаплин сидит поджав ноги на комоде и покачивает своей щитовидкой вокруг бамбуковой тросточки, точно дохлой крысой. Уна, в сине-зеленом халате, бурно аплодирует из ванной. Агнес, в купальнике фирмы „Jantzen“, обносит их коктейлями. Я издеваюсь, но мне очень жаль. Жаль Уну, такую юную и прелестную». (Salinger v. Random House, U. S. Court of Appeals 2nd Circuit, No. 86-7957, January 29, 1987.)
Он ставит Чаплину в вину то, что сам будет делать всю жизнь. В первый и последний раз Джерри был влюблен в свою ровесницу.
В книге воспоминаний «История моей жизни» Чарли Чаплин говорит о своей склонности к молодым женщинам: «Очень молодая женщина сочетает в себе маленькую маму и первую любовь. С годами девушка становится любовницей или дамой. Лишь в юной девушке есть все, что только может быть лучшего и прекраснейшего».
Я не понимаю, почему зрелые мужчины, которых тянет на юную плоть, шокируют иных людей, ведь это идеальная пара, о чем сказал еще Платон в «Пире». Многие думают, что похотливых старцев привлекают крепкие грудки и стройные ножки, а между тем больше всего возбуждает их доброта (отнюдь не исключающая крепких грудок и стройных ножек). Ласка – наркотик старых развратников. Вкупе с желанием лепить. Мужчине необходимо чувствовать свою значимость, с тех пор как женщина освободилась от него.
Забавы ради я составил список знаменитых пар с большой разницей в возрасте:
– Хью Хефнер и Кристал Харрис (60 лет разницы)
– Иоганн Вольфганг фон Гёте и Ульрика фон Леветцов (55 лет разницы)
– Дж. Д. Сэлинджер и Колин О’Нил, медсестра, однофамилица Уны, на которой он женился в 1988 году (50 лет разницы)
– Жорж Клемансо и Маргерит Бальдансперже (42 года разницы)
– Либераче и его шофер Скотт Торсон (40 лет разницы)
– Пабло Пикассо и Франсуаза Жило (40 лет разницы)
– Хорхе Луис Борхес и Мария Кодама (38 лет разницы)
– Магомет и его третья супруга Айша (от 30 до 40 лет разницы, по мнению историков; когда он встретил ее впервые, она играла с куклой)
– художник Рубенс и Елена Фурман (37 лет разницы; когда он женился на ней в 1630 году, ей было шестнадцать лет, а ему пятьдесят три)
– Чарли Чаплин и Уна О’Нил (36 лет разницы)
– Вуди Аллен и Сун-и Превин (34 года разницы)
– Джон Касабланкас и Алина Вермелингер (34 года разницы)
– Билл Мюррей и Скарлетт Йоханссон в «Трудностях перевода» (34 года разницы)
– Роман Полански и Эмманюэль Сенье (33 года разницы)
– Джонни Холлидей и Летисия Буду (32 года разницы)
– Витольд Гомбрович и Рита (31 год разницы)
– Колетт и Бертран де Жувенель (30 лет разницы)
– Фрэнк Синатра и Миа Фэрроу (30 лет разницы)
– Николас Рей и Натали Вуд (27 лет разницы)
– Пауль Низон и Одиль (26 лет разницы)
– Хамфри Богарт и Лорен Бэколл (25 лет разницы)
– Чарльз Буковски и Линда Ли (25 лет разницы)
– Гумберт Гумберт и Долорес Гейз, она же «Лолита» (25 лет разницы)
– Ромен Гари и Джин Сиберг (24 года разницы)
– Адольф Гитлер и Ева Браун (23 года разницы)
– Брет Истон Эллис и Тодд Шульц (23 года разницы)
– Альфред Стиглиц и Джорджия О’Киф (23 года разницы)
– Джонни Депп и Эмбер Херд (23 года разницы)
– Пьер Абеляр и Элоиза (22 года разницы)
– Питер Богданович и Дороти Страттен (21 год разницы)
– Ги Шеллер и Франсуаза Саган (20 лет разницы)
– Серж Генсбур и Джейн Биркин (18 лет разницы)
Когда я спросил Пауля Низона, почему нас тянет к молоденьким, он задумался и ответил не сразу.
– Тому есть две причины, – сказал он, – кожа и новая весна.
Американская пресса обрушилась на Чарли Чаплина, окрестив его Синей Бородой. Кстати, свой первый послевоенный фильм «Мсье Верду» (1947) он так и собирался назвать: «Синяя Борода». Шумиха была чудовищная, бушевали и публика, и критики.
Сегодня же все актеры старше пятидесяти имеют жен «underaged».
Вот наиболее распространенные доводы против разницы в возрасте больше двадцати лет:
– он/она предпочитает маленький задок высокому IQ;
– молодой(ая) – продажная тварь и бросит его/ ее ради другого(ой) побогаче;
– он/она не желает, чтобы ему/ей перечили, он/она хочет быть Пигмалионом и создать творение по своему образу.
Опровергнем эти три довода вместе, если вы не против:
– можно иметь маленький задок и высокий IQ, точно так же как можно быть стариком и дураком;
– не катит, если молодая особа уже богата и физически привлекательна (в таком случае она во сто крат сильнее своего якобы благодетеля);
– третий довод неопровержим, в нем-то и есть суть этого щекотливого вопроса.
Уна О’Нил-Чаплин довольно уклончиво высказалась на эту тему в интервью «Дейли геральд»: «Покой и душевное равновесие с Чарли мне дает не его богатство, а именно разница в возрасте между нами. Только молодые женщины, вышедшие замуж за зрелых мужчин, поймут, что я хочу этим сказать. <…> Charlie made me mature and I keep him young».
Вот бы спросить у них, у «молодых женщин, вышедших замуж за зрелых мужчин»: помимо материального комфорта, их что, в самом деле ободряет безмятежность и умиротворенность стариков? Или все-таки то, что они уже состоялись в своей профессии, уже переспали со всеми женщинами, уже утолили свою жажду? Стало быть, зрелый мужчина – это буддийский мудрец, верный, пресыщенный и надежный, как скала?
Bullshit. Все гораздо проще: зрелый мужчина выбирает молодую женщину, потому что с ней гарантированно до гробовой доски у него будет перехватывать дыхание всякий раз, когда она выходит из ванной. Девушка же счастлива, что ею так восхищаются, особенно если у нее были проблемы с отцом. В XXI веке девушек без отцов пруд пруди, и этим вволю пользуются все мерзкие старики. Не надо далеко ходить за объяснением их загадочной тяги к зрелым мужчинам: для многих молодых женщин любовь состоит попросту в том, чтобы найти мужчину, способного заменить папу. Юноши недостаточно восхищаются девушками. Двадцатилетним мужчинам слишком многое предстоит совершить, чтобы заниматься еще и женщиной. Уна влюбилась в Чаплина, потому что его амбиции были позади; Чаплин влюбился в Уну, потому что ее жизнь была впереди. Кстати, после их встречи он снимал только плохие фильмы, настолько был переполнен счастьем. Ему, в сущности, так и не удался переход к звуковому кино: в «Короле в Нью-Йорке», как и в «Огнях рампы» и «Мсье Верду», он переигрывает, увлекается монологами, произносит длинные слезливые речи, намеренно утрируя свой английский акцент, чтобы раздражать американские уши. Когда Чаплин дебютировал в 1910 году, кино существовало для потехи, оно было чем-то вроде фокуса или циркового номера. Тридцать лет спустя он овладел самым действенным искусством всех времен. Из клоуна он превратился в звезду: это не могло не вскружить ему голову в двадцатые—тридцатые годы, но теперь он спустился на грешную землю. Старость успокаивает всех, в том числе и самых амбициозных людей, ибо, когда смерть не за горами, хочешь не хочешь, а присмиреешь: нашлось то, что сильнее тебя…»
Ну, собственно, вот все и сказано.
Господин Бегбедер не знает, что такое любовь.
В принципе не знает.
Может, Чарли и любил Уну. Или полюбил ее в конце концов. А Уна уж точно любила Чарли.
Но Бегбедер никогда никого не любил. Он способен только испытывать похоть. Ничего кроме похоти. Ему важно, чтобы тело женщины вызывало у него желание. Без учета интеллекта или доброты, о которых он фальшиво блеет. Потому что, если учесть интеллект и доброту, а главное – любовь, то тело имеет так мало значения…
Я знаю сотни таких историй. Из жизни обычных людей и великих людей. Я написала десятки таких историй. Любовь существует. Любовь до старости. Любовь до смерти и после. Любовь – невзирая на изменения внешности. Просто – любовь. Это не идеализм, это факт.
Да, Бегбедеров больше. Но все же – любовь существует. И любовь – это не то, о чем пишет он.
Кстати, в приведенном им списке есть примеры и настоящей любви…
Но показательно, что он втиснул среди реальных персонажей – Гумберта и Лолиту.
Гумберта он тоже хочет оправдать.
Потому что в нем самом есть это гумбертовское. Да, он сделал свою героиню пятнадцатилетней, потом ей шестнадцать… Не двенадцать, не совсем уж запредельный ужас… Но упивается он именно детскостью. Тем, что осталось от детства, и что можно жадно всосать, пока оно еще не растворилось – «ускользающая красота».
Набоков, кстати, Гумберта не оправдывал. И вообще: Набоков – не Гумберт, авторского голоса в «Лолите» нет. Да и Гумберт себя не оправдывал! Гумберт признавал свою порочность и извращенность.
Бегбедер, во-первых, главным героем делает себя, вот прямо себя, а во-вторых – всей этой книгой оправдывает страсть к очень юным девушкам, как естественное и прекрасное.
…Нет, я давно живу, я знаю, что мужчины любят молоденьких. Но в этой книге я почувствовала что-то столь гадкое… И не знаю, как объяснить это чувство даже себе самой.
Я никогда не считала себя высокоморальной. Более того, я себя считала скорее порочной. Но что взрослые люди делают друг с другом по доброй воле – я считаю, приемлемо и нормально.
Взрослые люди. А не считающие себя таковыми.
Такие исключения, как Эдгар По и Вирджиния Клемм – это именно что исключения. И кстати, в списке Бегбедера их нет. Может, потому, что там была любовь, а не похоть? Любовь настоящая, нуждающаяся в другой душе рядом со своей душой, а не только в теле? Тем более, что тело-то недолго могло приносить наслаждение, уж очень Вирджиния была больна. Но Эдгар все равно любил ее. Ведь когда любишь, не тело – главное. Тело любишь за то, что вот в этом теле помещена сущность любимого человека, его разум, его душа… Тело боготворишь, потому что оно – вместилище священного огня, простите за выспренность.
Бегбедер считает Уну О’Нил самой красивой и самой талантливой актрисой ХХ века.
Позволю себе очень, очень не согласиться…
«Вы можете оживить Уну О’Нил, кликнув на «play». Уне семнадцать лет, и она только что приехала в Голливуд. 1942 год. Сокровище, которое вы сейчас увидите, – первый и последний актерский опыт Уны О’Нил. Это кинопроба, снятая Юджином Френке для фильма «The girl from Leningrad» («Девушка из Ленинграда»), – на этот проект уже дала согласие Грета Гарбо. Уна должна была играть русскую девушку Тамару, отсюда эта косынка, в которой она выглядит принцессой, переодетой в крестьянку. Я приказываю вам полюбоваться этим документом, а потом расскажу о нем. Пусть никто больше не говорит, что я противник технического прогресса – после такой-то киберглавы.
Ну вот, вы увидели Уну О’Нил в семнадцать лет. Согласитесь, она буквально пожирает экран. Камера влюблена в ее детские черты, даже режиссер растерялся. Он обращается к ней, будто к сиротке, найденной где-то на берегу Волги. Просит ее повернуться, чтобы увидеть профиль, правый и левый, оба изумительны. Она смеется смущенным и робким, задорным и ломким смехом. Ее хрупкость как магнитом притягивает взгляд, несмотря на дурацкую косынку, скрывающую темные кудри роковой женщины. Посмотрите на эти брови вразлет, точно два апострофа над сияющими глазами. Послушайте ее звонкий голосок, когда она спрашивает с вежливостью королевы: «Shall I turn over here?» Съемочная группа, позволяющая себе командовать ею, вдруг кажется скопищем неотесанных грубиянов. Все они сознают, какая честь быть в одной студии, дышать одним воздухом с этим ангелом, лучезарным и скованным. Когда она всего лишь краткий миг смотрит в объектив, тысячи чувств мгновенно запечатлеваются на пленке: Уна знает, что положение ее не из лучших, боится сплоховать, думает, что она не в меру пафосна, ей хочется быть где угодно, только не здесь, она стесняется, чувствует себя неуклюжей. И в то же время все это ее забавляет, ее дискомфорт становится шалостью, кошачьей прелестью, чистотой и светом, в конце концов, это надо пережить, неприятно, но не больно же. За долю секунды два десятка противоречивых эмоций сменяют друг друга перед глазом камеры: уязвимость, деликатность, страх, скромность, вежливость, усталость, робость, нежность, доброжелательность, доверие, отчаяние, одиночество и т. д. Ее лицо очень подвижно, даже слишком, быть может, нервно, она не может угадать, какого выражения эти идиоты от нее ждут. Она постоянно как бы извиняется за свое присутствие, одновременно смущенно принимая комплименты. Когда она будто бы протестует, восклицая «I don’t know what to say…» вежливым голоском девочки из хорошей семьи, застигнутой врасплох гувернанткой, становятся понятны страдания всех мужчин, встретивших ее в ту пору: они хотят, они должны о ней позаботиться, иначе жизнь прожита впустую. А когда она, в конце этого сказочного ролика, поднимает глаза к небу, она бесподобна, божественна, другого слова не подберешь: поднимает глаза, чтобы посмотреть на небо, откуда она упала и где пребывает сегодня. Перед этим дивным видением невозможно было устоять. На этих редчайших кадрах Уна О’Нил оставляет далеко позади Одри Хепберн в амплуа трепетной лани, Натали Портман в амплуа хрупкого фавна, Изабель Аджани в амплуа чувствительной инженю, Луизу Брукс в амплуа падшего ангела, затмевает Полетту Годдар с ее нескрываемой печалью, Грету Гарбо с ее горделивой томностью, Марлен Дитрих с ее ядовитой холодностью, потому что она естественнее и проще. Ее утонченность не наигранна, она не прилагает для этого ни труда, ни усилий; наоборот, она как будто постоянно старается не привлекать внимания, и это лучший способ завладеть им всецело. Она могла бы сделать колоссальную карьеру, стать звездой, иконой, всемирной и бессмертной. Уна – не женщина, она принцип. Ее красота сверхсовременна: Трумен Капоте ошибся, она не совершенна, она лучше. Что же произошло? Здесь мы вступаем в тайну Уны, основу ее величия: через несколько недель после этих поразительных проб она окончательно и бесповоротно поставит крест на всех мечтах о карьере в кино».
Мне вот кажется, что причина «лучезарности» Уны только в одном.
В том, что в пятнадцать она вела светскую жизнь взрослой женщины.
Что она стала юной женой старого Чаплина.
Уна О’Нил – символ того, что Фредерик Бегбедер хочет видеть в женщине.
Нет, мне отвратительно в книге «Уна &Сэлинджер» все же не то, что автор и его герой не дают женщинам права на любовь, путают любовь и похоть, это жизненно, это даже нормально, такие книги полезно давать юным и наивным девам, дабы знали, что мужчины бывают и такие, и что таких даже больше. Ладно, нет любви, есть похоть. Мужчина хочет, чтобы у женщины были упругие ягодицы и юное тело, а к ним в довесок уже может придумать сколько угодно духовных и интеллектуальных достоинств, якобы наличествующих у возбуждающей его женщины. Может, достоинства есть, а может, их нет, на самом деле ему пофиг, ему важны ягодицы.
Мне отвратительно в этой книге именно подспудное, но неотступное смакование детскости, как источника сладострастных фантазий.
Повторюсь, я никогда не считала себя высоконравственным человеком. Я писала статью о любви Эдгара По и Вирджинии Клемм. Но все же – у них было другое…
Я смеялась над дурацкой книгой Полины Дашковой «Вечная ночь»: политическая заказуха, "ааааа, все вокруг педофилы и извращенцы, спасем наших детей, оградим от всего и спасем, а то все их хотят, куда не глянешь – под каждым кустом по педофилу сидит"… Смешно и стыдно.
Но видимо, Бегбедер в этой своей книге задел во мне что-то утробное, что-то материнское, несостоявшееся материнское, или – остатки моей нравственности, что-то незыблемое…
Мне противно, когда вожделеют детей. Детского. Еще противнее, когда это прикрывают романтическим флером. Повышают возраст героини до вроде как допустимого – и смакуют детскость в ней.
Мне противно, когда это вот так. По-настоящему. И прикрывается – любовью. Якобы любовью.
Во времена моего детства ходили страшилки про то, что иностранцы подсовывают советским детям конфеты в ярких обертках, а внутри конфеты – бритва или иголка. Вот эта книга – что-то вроде такой конфетки. Только, в отличие от тех конфет, она существует.
Грустно, если кто-то примет вот это - за книгу про любовь.
Кстати, вот фотографии Фредерика Бегбедера и его молодой жены Лары Мишели. Ему 48 лет, ей 23 года, ничего ужасного, совершенно ничего ужасного. И она красивая, и она чем-то похожа на Уну О'Нил, менее утонченная и более яркая.
Ничего ужасного в реальности. Ужасное - для меня - в книге. Лично для меня.
Кстати, книга хорошо написана. Мне нравится. Как написана.
Но очень противно.
Я даже не задумываюсь: а может, я не права? Иногда, негативно оценивая книги, я зависаю прежде, чем высказаться.
Нет, я права. Я пишу о своих эмоциях, которые книга вызвала. Это моя единственная правда в отношении данной книги.