Одна из самых горьких и трагических любовных историй, которые вошли в нашу книгу «Любовные драмы советских поэтов» (нет, это не ради пиара, просто теперь можно хотя бы кусочек из книги поместить в блог) – это история Константина Симонова и Валентины Серовой. Я писала ее, стараясь полностью опираться на документы: воспоминания дочери Марии, письма, стихи. Чтобы не оскорбить домыслами…
Такая невозможная любовь, о которой мечтают, наверное, все женщины, кроме самых уже разочаровавшихся – и не была оценена. Совсем.
Для меня история любви Константина Симонова и Валентины Серовой – история о том, что не всегда любовь побеждает. Иногда – проигрывает. Даже если это великая любовь.
Вместе с тем, их история – о том, что великая любовь бессмертна. Ее не убить изменами, болью, разочарованием. Она останется сама по себе – тлеть среди осколков разбитого сердца. И если полюбил, ты уже не узнаешь покоя. И если тебя полюбили великой любовью – ты уже не освободишься от ее пут… Как бы кому из двоих – и даже обоим вместе – этого не хотелось.
...А я от его стихов – к Валентине, от его писем – как-то… как бы выразиться не слишком выспренно… Но не получится: я словно опьяняюсь его чувством, его страстью.
При том, что мне Серова никогда не нравилась внешне, и актрисой я ее считаю очень посредственной. Но это мое личное дело. К ее нравственному облику это отношения не имеет: как раз мне нравятся женщины, которые сами выбирают свой путь, не подчиняются правилам, не слушают пересудов, любят по своему выбору. А она была такой. Я не люблю в ней именно актрису и не способна оценить красавицу. Но, видимо, для тех времен нужны были такие актрисы, а в мужских глазах она была очень соблазнительной женщиной.
За то, что она так и не полюбила Симонова, или полюбила, но на очень-очень короткий срок, никто не вправе ее осуждать, и я меньше всех. Так уж получилось.
Но как же он ее любил!
И письма… Какие он писал ей письма!
Константин Симонов до встречи с Валентиной Серовой был женат дважды. Первый раз – на Наталье Викторовне Типот, дочери знаменитого режиссера-эстрадника Виктора Типота: они прожили вместе недолго и сохранили дружеские отношения. Второй раз – на интеллигентной и умной Евгении Ласкиной. В 1939 году она родила ему сына Алексея. Ласкина много лет проработала завотделом поэзии журнала «Москва», ее знали и любили многие поэты, друзья Константина… Все осуждали его за то, что он бросил жену с новорожденным сыном, влюбившись в красивую актрису. Но Симонов просто не мог оставаться с Ласкиной: в его жизни отныне существовала только одна женщина – Валентина Серова. Ласкина не то чтобы простила… Но никогда не препятствовала общению сына с отцом.
От любви к Валентине Серовой Симонов словно помешался. Он ходил на все ее спектакли. Он ждал ее у театрального подъезда, чтобы взглянуть, передать цветы, стихи… Записки… Валентина начала узнавать его в зале. Сначала раздражалась: ей казалось, от его пристального взгляда у нее щеки горят, а это не всегда было хорошо и правильно по роли. Потом ее тронула верность поклонника-поэта. Понравились стихи. И на одну из записок она наконец ответила: «Жду вашего звонка». И дала телефон.
Он позвонил.
Сначала она принимала его просто как поклонника. Наслаждалась его безумной, самоуничижительной любовью. Играла с ним, ничего не обещая. Мучила его, то приближая, то отталкивая.
Но Симонов быстро понял, что путь к сердцу актрисы лежит через роли, и писал пьесы – для нее, под нее, где она одна могла бы сыграть идеально… И она играла: Катю в «Истории одной любви», Валю Анощенко в «Русских людях», Олю в «Так и будет», Джесси в «Русском вопросе»… На протяжении многих лет главная героиня в пьесах Константина имела черты характера Валентины.
А еще он был очень добр к ее сыну, к Толе.
И постепенно Серова не то чтобы полюбила – нет, она привыкла к Симонову. И уже не могла без него обходиться. Они стали любовниками. Потом поселились вместе. Она все еще ничего не обещала. Она все еще держала его чуть-чуть на расстоянии… А он – он продолжал безумствовать в стихах и в письмах. Из творческих командировок он писал ей целые поэмы: «Сейчас как будто держу тебя в руках и яростно ласкаю тебя до боли, до счастья, до конца, и не желаю говорить ни о чем другом – понимаешь ли ты меня, моя желанная, моя нужная до скрежета зубовного?»
Может быть, она и понимала. Но – не хотела его по-настоящему в своей жизни. Не могла полюбить.
В первый раз «Я люблю тебя» Валентина сказала Константину на перроне, провожая военного корреспондента на фронт. Скорее всего, это не было правдой. Скорее всего, еще не любила. Но – сказала. Потому что понимала: может больше его не увидеть. Так пусть он унесет с собой радость этого – такого нужного ему – признания.
А Симонов, тонко чувствующий, как все поэты, понимал подспудные движения души, и уже в поезде, увозившем его к возможной смерти, написал – об этом прощании:
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь! —
Вкус поцелуя на шинели.
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю… ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
Военные годы были счастливейшими годами в жизни Константина Симонова и Валентины Серовой. Тогда еще их любовь переживала первый страстный накал. И Симонов был совершенно не уверен, что эта женщина хоть когда-нибудь станет его женой, хоть когда-нибудь его полюбит… Она не любила. Но – принимала Константина во время кратких его возвращений с фронта, как не приняла бы в другое, мирное время. Окружала заботой и лаской. Играла для него такую себя, о которой он мечтал.
Военный корреспондент Симонов мотался по всем фронтам, и постоянно писал стихи – для Валентины. Потом из этих стихов он составит сборник «С тобой и без тебя», и несколько десятилетий эта лирика будет очень популярна в СССР. Что-то из сочиненного он Валентине отсылал, что-то приберегал, чтобы прочесть лично: «...Все время борюсь с желанием послать тебе стихи — но все-таки не посылаю — слишком дороги минуты твоих внимательных раскрытых глаз и того чувства, с которым я тебе что-то читаю впервые, в самые впервые...»
Софья Караганова рассказывала: «Я помню, зашла к ней утром: война, Костя с фронта прислал ей дневники. Она в кровати, в Костиной пижаме, косички заплетены туго – в разные стороны. Сидит, грызет палец и с интересом читает эти странички. Ей было интересно с ним! Интересно видеть и читать, что он пишет…»
Валентине было интересно с Константином Симоновым. Однако – он не был по-настоящему мужчиной ее мечты. Таким, как ее первый муж, летчик Анатолий Серов, погибший совсем молодым. Да, Симонов был отважен. Но – никогда не был воплощением брутальной мужественности.
Весной 1942 года Валентина Серова выступала перед ранеными в госпитале. Ее попросили пройти в отдельную палату, где выздоравливал после тяжелого ранения в легкое маршал Константин Рокоссовский. Вот этот мужчина был тем самым идеалом, о котором Валентина грезила.
Она влюбилась – практически с первого взгляда. Из госпиталя Рокоссовский переехал в ее квартиру. Три месяца прошли в непрерывном счастье. Но маршал рвался на фронт, и едва был признан врачами годным – уехал. Вот его Валентина собиралась ждать, верно ждать… Но узнала, что маршал вернулся к жене и дочери, которые в начале войны едва не были потеряны им, и соединился с ними в совершенной гармонии и счастье, позабыв о московском «приключении с артисткой».
Сердце ее было разбито… И вот тогда она поняла чувства Симонова.
А Симонов, до которого известие об открытой связи Серовой с Рокоссовским донесли немедленно, проявлял самоубийственную отвагу, отправлялся в самые опасные места, присоединялся к рискованным рейдам разведчиков, практически – искал смерти… И писал, писал, писал. Переживаемая им мука ревности, переосмысление своей любви – все это вознесло его творчество на недосягаемую прежде высоту.
Я, верно, был упрямей всех.
Не слушал клеветы
И не считал по пальцам тех,
Кто звал тебя на «ты».
Я, верно, был честней других,
Моложе, может быть,
Я не хотел грехов твоих
Прощать или судить.
Я девочкой тебя не звал,
Не рвал с тобой цветы,
В твоих глазах я не искал
Девичьей чистоты.
Я не жалел, что ты во сне
Годами не ждала,
Что ты не девочкой ко мне,
А женщиной пришла.
Я знал, честней бесстыдных снов,
Лукавых слов честней
Нас приютивший на ночь кров,
Прямой язык страстей.
И если будет суждено
Тебя мне удержать,
Не потому, что не дано
Тебе других узнать.
Не потому, что я — пока,
А лучше — не нашлось,
Не потому, что ты робка,
И так уж повелось...
Нет, если будет суждено
Тебя мне удержать,
Тебя не буду все равно
Я девочкою звать.
И встречусь я в твоих глазах
Не с голубой, пустой,
А с женской, в горе и страстях
Рожденной чистотой.
Не с чистотой закрытых глаз,
Неведеньем детей,
А с чистотою женских ласк,
Бессонницей ночей...
Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас ни судил,
Я сам пожизненно к тебе
Себя приговорил.
Симонов в очередной раз приехал с фронта, выслушал покаянную исповедь любимой женщины, простил от души – и в очередной раз попросил Валентину выйти за него замуж.
И на этот раз она согласилась.
Возможно, от отчаяния. Возможно – осознав, что так, как Симонов, ее никто не любит и не будет любить.
Она стала для него идеальной женой и настоящей боевой подругой. Она даже в поездках на фронт сопровождала Константина – с радостью. Валентина Серова в своем патриотизме была совершенно искренней. И ей действительно хотелось сделать что-то для тех, кто – там. Пусть просто оказаться рядом и прочитать им стихи. Или монолог из какой-нибудь драмы. Пусть просто просиять для них из-под ушанки своими голубыми глазами – цвета воды в проливе Лаперуза. А Симонов безмерно гордился своей знаменитой и отважной женой.
Давид Ортенберг, главный редактор «Красной звезды», вспоминал:
«Это была удивительная пара. Помню, зимой сорок второго года, в дни тяжелой битвы за Москву, я собирался в очередную поездку на Западный фронт. Предложил Симонову поехать со мной.
Договорились рано утром встретиться в редакции. В назначенный срок Симонов пришел вместе с женой. Я подумал, что Валентина Васильевна решила проводить мужа. Но одета она была по походному: в полушубке, шапке-ушанке. Симонов, поймав мой удивленный взгляд, объяснил:
— Валя напросилась в поездку вместе с нами...
— Костя, — возразил я, — мы же не на прогулку...
Но тут в наш разговор вмешалась Серова:
— Я актриса. Мне нужно самой посмотреть и почувствовать, какова она, война! Без этого как можно играть на сцене?
Убедила. Отправились под Можайск впятером: я, Симонов, Серова, художник Борис Ефимов и фотокорреспондент Бернштейн.
Где бы мы ни появлялись: на армейском КП, в дивизии, в полках, — Симонов сразу заявлял: «Это актриса Серова». И с гордостью добавлял: «Моя жена». Она нам очень помогла — ее всюду узнавали по фильму «Девушка с характером», который был тогда необычайно популярен».
Но еще более популярной сделал Валентину Серову фильм «Жди меня», вышедший на экраны в 1943 году, по сценарию ее мужа Константина Симонова, по мотивам его стихотворения с тем же названием…
«Жди меня» — написанное в первые дни войны (а некоторые считают, что даже раньше и посвященное вовсе не ушедшим на фронт, а оказавшимся в лагерях) – стало поистине гимном любви, его солдаты писали своим женам, а жены переписывали для мужей и отправляли на фронт в письмах-треугольничках, подписывая: «Жду и дождусь».
«Жди меня» сделало Симонова знаменитым. Да что там – бессмертным, как бы не критиковали его теперь. А фильм сделал знаменитой и бессмертной Валентину Серову. Образ Лизы Ермоловой, верной жены в скромном синем платье с белым воротничком, стал, пожалуй, самым ярким и запоминающимся образом в советском военном кинематографе. Это была именно такая женщина, о которой мечтали мужчины тех времен. И нежная, и сильная одновременно. Вообще, о Валентине Серовой можно с уверенностью сказать словами Анны Ахматовой: она была со своим народом там, где народ к несчастью был… По крайней мере, во время войны.
…Я не могу тут цитировать много.
Но одно письмо, написанное в первый послевоенный год, из Японии, процитирую:
«А сегодня день твоего рождения и в девять часов мы все тут четверо в доме и Муза соберемся чтоб выпить за тебя. Если ничего не напутали в Москве ты получишь от меня сегодня цветы и записку. Дай бог. Если хочешь себе меня представить точно как я есть сейчас — открой альбом и найди хату в медсанбате — где я лежу и ко мне пришел Утвенко. Так же не брит, так же обвязан компрессами и в той же безрукавке и ты еще дальше от меня чем тогда. Может быть и не надо все это писать в письме но вот так подошло, девочка моя, что хочется до смерти чтоб ты пожалела. Знаешь, мне иногда казалось, что тебе в твоем чувстве ко мне не хватает возможности помочь, пожалеть, поддержать. Я в этом чувстве всегда ершился, и в начале нашем принятый тобой слишком за мальчика раз навсегда поднял плечи, закинул голову и, присвистывая, старался быть слишком мужчиной — больше чем это нужно и больше чем это правда по отношению ко мне. И в этом часто у меня было отсутствие искренности и открытости души для тебя до конца, что порой обижало тебя и сильно, я знал это. Сейчас что-то повернулось в моей душе, повернулась какая-то дверь на неслышных ни для кого петлях. Сейчас напишу тебе вещь над которой если хочешь, улыбнись, это мелочь, но сейчас вдруг ужасно важная для меня я с какой-то небывалой нежностью покупаю от времени до времени милые безделушки для нашего дома — я не знаю где он будет, надеюсь вместе с тобой что не там где сейчас — но он мне отсюда представляется впервые каким-то небывалым и прочным (на целую Библию) Ковчегом Счастья. К чему написал это — наверное просто чтоб улыбнулась своей вдруг застенчивой тихой улыбкой — бывает у тебя такая, именно такая и я ее люблю больше всех других, эта улыбка — ты, какой тебя иногда знаю один я и больше никогда и никто. Родная, нет сил больше писать — устал от муки видеть тебя и не видеть говорить с тобой и не говорить — сейчас лягу и попробую заснуть, но я не прощаюсь — последние строчки завтра перед самым отъездом на пароход — утром, а пока господи, как я тебя люблю и как мне сейчас недостает твоего желанного милого тела рядом со мной, и пусть было бы плохо, как бывает всегда когда слишком хорошо. Родная моя девочка целую тебя всю от кончиков пальцев до кончиков волос хочу тебя люблю стосковался по тебе до безумия. Все. Жди меня…»
![]()
lexika.
![Игры в разработке и демо-версии :: [В разработке] DREADZONE (RUS|ENG|MULTI8) [Р]](http://i3.imageban.ru/out/2025/07/20/d77fd1faff9e7f3930a497cf832a2444.jpg)
