Умерла Нина Матвеевна Соротокина. Автор «Гардемаринов». Автор множества прекрасных книг. Мой друг. Мой давний, давний друг.
Я очень ее люблю. В настоящем времени.
Да, это было ожидаемо. Она была тяжело больна. Но она была полна оптимизма. По-дурацки звучит, но как сказать? Она была уверена, что все будет хорошо, хотя предполагала, что может и не быть, но все же надеялась на лучшее.
Мы планировали встретиться после майских.
Я собиралась привезти, как всегда, ей живые цветы, она больше всего любила цветы.
Когда-то, когда в Москве продавали хороший сыр, а она была здорова, я приезжала с сыром и цветами. Потом – только с цветами и чем-нибудь… Впрочем, не важно.
Сегодня половину дня я плакала или просматривала фото, или перечитывала отрывки из книг, или письма, или… Или просто ходила по комнате и пыталась как-то осознать, принять, внутри своей души эту – не песчинку, осколок с острыми краями – чем-то обмотать, смягчить. Я хотела написать красивый текст. Я же писатель. Я должна уметь.
Даже когда у меня болит душа, болит голова, я разваливаюсь на части, потому что – как описать, чем была для меня Нина Матвеевна? Чем она для меня – остается?
Знаете, мне не очень понравился когда-то фильм «Гардемарины, вперед», но нас не баловали историческими приключенческими фильмами с любовью, звоном шпаг и романтическими песнями, а в отрочестве этого так хочется… Поэтому, когда фильм повторяли, я села смотреть. Перед фильмом выступали его создатели. И тогда я увидела ее. Нину Матвеевну. И я узнала, что несмотря на то, что в списке авторов сценария она была на последнем месте, на самом деле роман написала она.
Исторический роман.
Про любовь и приключения.
В наше (то – наше) время.
Написала женщина.
Те, кто мне не ровесник и не старше, просто не поймут… Для меня это было – как солнечный удар.
Я влюбилась. Я влюбилась в нее, за то что она писательница и пишет про то, что мне интересно, хотя я еще не читала ее книг.
Понимаете, я тоже тогда писала исторические романы. Но я была еще подросток. У нас в семье были медики, технари, военные. Но не было никого, кто имел бы отношение к литературе – запойное чтение не считается. И мне казалось, что никогда, никогда ничего подобного издавать не будут, а надо писать про наше время, а если историческое – то про всякие восстания, с минимумом про чувства – и никаких приключений, никакого Дюма! А тут все это было… И никаких восстаний! Никакой пугачевщины! Никаких народовольцев!
Я мечтала о встрече с ней, как другие девочки мечтали о встрече с любимым актером, каким-нибудь Вениамином Смеховым или… Господи, я не знаю, о ком еще мечтали. Мои подруги были влюблены в Смехова. В его Атоса или Воланда. Поэтому я просто не знаю других вариантов влюбленности в актеров.
Я не буду описывать, как я ее искала. В те времена, когда не было никакого интернета. Но я нашла. Ей передали мой телефон и рукопись. Она прочла и пригласила меня к себе. Это было самое волнующее свидание за всю мою жизнь. Я помню, как я обожглась щипцами, завивая волосы, как прибежала в магазин цветов к открытию и выбирала букет роз. Я помню каждый миг того дня. И какая она была высокая и величественная, какая изысканная светская дама, яркая, ошеломляющая, добрая, сочувствующая, как бережно она отнеслась к моему еще отроческому самолюбию, как она мне сказала, что помочь с публикацией не может… Господи, да мне это не было надо, я прекрасно понимала, что пока еще – я не написала такое, что можно публиковать! Но я всегда была чертовски не уверена в себе. И я ее спросила, как она думает, смогу ли я стать писателем? И она мне сказала, что я уже писатель, нет никаких сомнений, но надо много работать и много писать, постоянно оттачивать навык, не огорчаться неудачам, просто писать и писать, как она, всю жизнь… И что это трудно, очень трудно, что родные могут не понимать, что муж может не понимать, но если не можешь не писать, если вот так в тебе живут слова, строчки – значит, надо…
Для меня были очень важны ее слова. Очень.
И все сбылось.
Правда, не гладко, металась от заказухи к своему… и обратно… попытка попасть в струю, что называется, а потом – отказ от этих попыток… Но все это не важно. Главное, что она меня поддержала в момент, когда я стояла на распутье, когда я не была уверена, а ее слово значило для меня очень много.
Даже если она сказала из чистой доброты.
Потому что она была невероятно добрым человеком, понимающим все.
Всегда.
И с тех пор много лет я приезжала к ней, звонила ей, мы писали друг другу письма, мы говорили о декабристах, о Екатерине Великой, яростно спорили о Петре I, мы обсуждали новинки литературы, она всегда была в курсе всего…
Она меня спросила в первую встречу, кто мне нравится из мальчиков в кино. Из мальчиков в кино не нравился никто. Мне нравился де Брильи. Не Боярский – де Брильи. Для меня четкое разграничение актера и персонажа.
Когда я прочла книгу, я влюбилась в Никиту. И она подарила его мне. Она списала его жену, Мелитрису Репнинскую, с юной меня. Она меня так видела. Конечно, она видела меня лучше, чем я была на самом деле. Это был лучший подарок в моей жизни. То, чем я никогда не перестану гордиться. Я смогла вдохновить любимого писателя – и я оказалась в мире ее книг… Не совсем я. Но что-то от меня.
Моя любовь к полудрагоценным камням, конечно, зародилась в музее Ферсмана, но я не думала, что их еще и можно на пальцах носить и любоваться. Ее огромные кольца, особенно мое любимое, которое она носила, когда снимались «Гардемарины» - я их никогда уже не увижу, я не увижу это кольцо, а я всегда просила вынуть его и еще раз посмотреть, она надевала его, даже уже страдая артритом, для меня, это было волшебное наше кольцо.
Я хотела подарить ей кольцо с большим камнем, но это было слишком поздно – она уже их не носила, только любовалась. И живые цветы радовали ее больше. Я и духи никогда ей не дарила, хотя хотела. Но она не очень любила духи.
Она любила наряды и украшения, а больше всего беседы, интересные беседы, она любила общество, она так и не стала «старушкой», она осталась светской дамой, интеллектуалкой, ироничной, утонченной, блистательной. Даже в домашнем сарафане. Даже когда она ходила за грибами. Всегда. Она была светской дамой. Глядя на нее, я поняла истинное значение этих слов. И поняла, что не важно, во что одета дама. Важна суть. Суть ее была именно такой. Она могла бы быть хозяйкой литературного салона – в другое время… Или в другом месте…
Нет, невозможно рассказать о человеке, который был почти родственник – близкий духовный родственник – наставник, друг – почти тридцать лет. Мы немного недотянули до юбилея. Это большая часть моей жизни. А она, Нина Матвеевна, она была так многогранна, так интересна, так…
Так любима.
Я люблю ее. Она любила меня. Как бы хотелось верить, что и сейчас любит. Но я не могу поверить. Я могу только хотеть.
Мне хотелось написать признание в любви, но емкое и красивое, и как всегда у меня не получилось емко, даже не уверена, что кто-то осилит эти выплески души…
Она умерла вчера. Рано утром 7 мая.
Я узнала сегодня утром. Позвонила ее невестка, Наташа. А потом мой телефон внезапно выключился. И долго не работал. Словно разряд негативной энергии из моего мозга его поразил. Хотя я знаю, что так не бывает, он просто разрядился и снова работает… Просто оставшись с мертвым телефоном в руках я почувствовала себя… Нет, это все ерунда.
Она умирала в реанимации. Ее невестка Наташа рассказала мне, что врачи были очень заботливы, что в реанимации постоянно кто-то находился из близких, что туда пускали друзей.
Я ничего не знала.
Я не знала, что она в реанимации.
Когда мы с ней говорили, она собиралась на операцию и была уверена в хорошем исходе, если перенесет наркоз.
Она перенесла пять наркозов…
Но потом просто устала. Организм устал. Она ушла.
Ее нет и больше никогда не будет.
Я не услышу ее голос. Я не привезу ей книгу. Я не подарю ей цветы. Я не буду с ней спорить. Я не увижу ее «то самое» кольцо.
Все кончено.
Только моя любовь со мной, она во мне заперта.
Если в тексте есть ошибки, опечатки, простите меня. У меня нет времени выдержать и отработать этот текст.
Нина Матвеевна любила живые цветы. Если я смогу попасть на похороны (ситуация такая, что возможно, я не смогу) – я привезу ей живые цветы. А еще я буду заказывать венок. От себя. Обязательно. С доставкой туда.
Кто-то из тех, кто любил ее книги, хочет заказать отдельный венок «От любящих читателей»? Скинуться и чтобы я заказала? Чтобы венок отправили вместе с моим?
Это не обязательно, это по желанию, сугубо. Просто я знаю, что очень многие любили ее книги. Возможно, вам захочется? Пишите сюда, я пришлю номер карты Сбербанка или пейпал для иностранцев.
Но те, кто хочет приехать попрощаться – лучше живые цветы.
Она всегда любила живые цветы. Любые.
Прощание с Ниной Матвеевной Соротокиной состоится 10 мая в Троицке.
11.00 – панихида в МоСТ.
Адрес: площадь Верещагина, дом 1
Наташа написала мне: «Площадь будет зарежимлена. Пускать только машины на панихиду, скажите, чтобы сообщали, что едут на прощание».
12.30 – отпевание, Троицкий Храм. Адрес ул. Солнечная, дом 1.
13.30 – Троицкое городское кладбище. Но думаю, прямо туда приезжать не надо, не найдете.
14.30 – поминки, пикник.
Да, пикник. Потому что это поминки по Нине Матвеевне!
Я не знаю, как отключить возможность перепоста. Эту запись не надо перепощивать. Она для круга своих. Я не закрываю ее. Потому что бывает, что человек «свой», а ты его не знаешь… Но пожалуйста, отнеситесь с пониманием. В этой записи много личного. Да, я знаю, что с личным, запощенным открыто, можно сделать все, что хочешь… Но я надеюсь на порядочность. Все же те, кого интересовала Соротокина и ее книги, они все «свои» и слово «честь» для них имеет смысл и значение.
Следующую – про прощание – можно перепощивать. Вдруг кому-то нужна эта информация.
Вот тут фотографии, которые у меня есть. У нас нет ни одного совместного фото. Ни одного за 29 лет дружбы. Селфи я не умела делать. И никто нас не сфотографировал. Но мы обычно встречались вдвоем.
