С 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года...
ЗАРАНЕЕ ПРОШУ ТЕХ, КТО СЧИТАЕТ, ЧТО ЛЕНИНГРАД НУЖНО БЫЛО СДАТЬ, ПОЙТИ КУДА-НИБУДЬ В ДРУГОЕ МЕСТО И ТАМ ОБСУЖДАТЬ СВОИ ВЗГЛЯДЫ НА ИСТОРИЮ И НА ЧТО УГОДНО. ЗДЕСЬ ВЫ МОЖЕТЕ ТОЛЬКО ВЫЗВАТЬ ОТВРАЩЕНИЕ И ПОЛУЧИТЬ БАН.
СПАСИБО ЗА ПОНИМАНИЕ ВСЕМ, КТО ПРОЯВИТ ПОНИМАНИЕ.
...Мне сложно писать про Блокаду связно и внятно. Я не ленинградка, но так получилось, что это большая часть моей жизни. Я читала про Блокаду очень много. Я собрала отдельную «блокадную библиотеку». И все равно писать, говорить – трудно.
Вот самая сильная для меня графическая вещь на тему Блокады. Нет, это не тот стиль, который мне нравится, но не имеет значения: здесь выражено все, что я чувствую по поводу Блокады. Этот рев льва в небеса и падающий из-под лапы каменный шар, потому что даже вечные стражи города – каменные львы – не могут вынести такую боль…
![]()
Попов-Катарсин Валентин Леонидович (1932-2005) Блокада. 1977 г.
Со своим первым «блокадником» я встретилась случайно. Давно, давно поехали мы с папой в Ленинград, обходили знаменитые кладбища, приехали на Литераторские мостки, и буквально у входа – он… Зачатый в мирной и счастливой стране – мы сейчас так много прочли про репрессии и я сама так много писала, что спотыкаюсь, когда произношу вслух или пишу «мирная и счастливая страна», но я знаю: она такой была для большинства. Для моей бабушки. Для ее соседок. В их доме арестовали всего одного человека, и то все знали, что он служил в Белой армии. А значит – за дело. Они были не правы, конечно, не за дело, никого из политических – не за дело… Но ощущение было такое: мирная и счастливая страна.
А донашивали его уже в войну. А рожали в Блокаду. Он прожил два месяца.
![]()
В этот приезд я поставила ему свечку. Могилу обновили. Дощечка новая, другая, по сравнению с той, которая была - но она у меня где-то на фотографиях еще сделанных пленочным фотоаппаратом.
![]()
Он уже ассоциировался у меня с вот этими знаменитыми и ужасными фотографиями… Похороны ребенка. Как раз на Волковском кладбище.
![]()
![]()
![]()
Аккуратное и красивое, торжественное мемориальное Пискаревское кладбище не дает этого ощущения живой боли, живой жизни, прерванной до срока, мучительно, жестоко.
Да, там, во рвах, тьмы и тьмы, и тьмы. Умерших от голода, погибших под бомбежками, и солдат, умерших от ран… Но все же – чтобы осознать это, надо много читать, надо проникнуться, надо прочувствовать.
Но существуют индивидуальные захоронения.
На Смоленском Православном – ближе к реке.
На Волковском – с краю, тоже возле овражка, или возле ограды.
Единственное, выделенное в начале войны, после первых бомбежек, под индивидуальные захоронения, и не вместившее всех, продолжение Смоленского кладбища на Острове Декабристов – там тоже они как-то жмутся с краю, эти индивидуальные захоронения. В центре – аккуратные могилы погибших воинов, надгробия, поставленные в память рабочим с заводов, художникам, экипажу подводной лодки…
Это хорошо, это очень хорошо, они сохранятся.
А вот индивидуальные… Их с каждым годом все меньше. Их рушит время. Их не восстанавливают.
Когда-то, после войны, к кому-то из умерших пришли родные или друзья, поставили памятник, поместили фото – такие же фото есть на довоенных надгробиях – и часто жена, пережившая мужа на несколько десятилетий (первыми умирали мужчины, следом – пожилые, потом – подростки, дольше всех продержались женщины и дети не младенческого возраста, потому что женщины выносливее, а детям отдавали старшие… И умирали…) – жена выражала желание быть похороненной рядом с мужем, умершим в Блокаду. Иногда дочь – рядом с отцом.
Некоторые надгробия оформлены даже вполне современно, то есть старый памятник семья заменила. И это счастье: остался кто-то, остались в живых, осталась семья.
Но преимущественно это могилы-сироты. Даже те, на которых есть надгробие. Сколько индивидуальных могил осталось без надгробий – тоже тьмы и тьмы, и тьмы… Умирала вся семья, некому было пометить могилу…
Они исчезают, эти индивидуальные захоронения. Поэтому в свой последний приезд я решила сфотографировать столько, сколько смогу.
Снимала на телефон, я плохо себя чувствовала и не повезла в Ленинград тяжелый фотоаппарат. Надеюсь, они простят.
Я ходила между могилами и шептала: прости, прости, прости… Пожалуйста, простите меня.
За то, что я ничего не могу сделать для вас даже теперь.
Тогда – меня не было и я была бы одной из вас, я бы погибла, живи я тогда в Ленинграде.
Но теперь…
Я ничего для вас не могу.
Вот только сфотографировать, пока эти надгробия сохранились.
Когда приехала и разбирала фотографии, поняла, что получились плохо, нечетко. Многие. Потому что руки дрожали. Я помню – как дрожали руки. Если можно было опереться на соседний, близко поставленный крест… Тогда получалось четче.
Прости, что я ничего не могу для тебя сделать, но опираюсь на твой крест, чтобы запечатлеть…
Документ. То, что нельзя забывать, и то, что исчезает. Многих запомнившихся уже нет. Сломались. Не восстановлены.
Преимущественно умирали в январе, феврале, марте, апреле 1942 года.
Я прошла по 16-17 линии Васильевского острова, по улице, по которой везли и везли на саночках мертвых – к Смоленскому кладбищу. Те же дома, которые окнами смотрели в ту зиму…
К сожалению, у меня было мало сил. Я не съездила на Серафимовское и Большеохтинское. В другой раз. Но эти надгробия, имена, даты, лица – пусть хотя бы тут, у меня сохранятся.
А в последнем посте будет большой документ о захоронениях во время Блокады.
ЗАРАНЕЕ ПРОШУ ТЕХ, КТО СЧИТАЕТ, ЧТО ЛЕНИНГРАД НУЖНО БЫЛО СДАТЬ, ПОЙТИ КУДА-НИБУДЬ В ДРУГОЕ МЕСТО И ТАМ ОБСУЖДАТЬ СВОИ ВЗГЛЯДЫ НА ИСТОРИЮ И НА ЧТО УГОДНО. ЗДЕСЬ ВЫ МОЖЕТЕ ТОЛЬКО ВЫЗВАТЬ ОТВРАЩЕНИЕ И ПОЛУЧИТЬ БАН.
СПАСИБО ЗА ПОНИМАНИЕ ВСЕМ, КТО ПРОЯВИТ ПОНИМАНИЕ.
...Мне сложно писать про Блокаду связно и внятно. Я не ленинградка, но так получилось, что это большая часть моей жизни. Я читала про Блокаду очень много. Я собрала отдельную «блокадную библиотеку». И все равно писать, говорить – трудно.
Вот самая сильная для меня графическая вещь на тему Блокады. Нет, это не тот стиль, который мне нравится, но не имеет значения: здесь выражено все, что я чувствую по поводу Блокады. Этот рев льва в небеса и падающий из-под лапы каменный шар, потому что даже вечные стражи города – каменные львы – не могут вынести такую боль…
Попов-Катарсин Валентин Леонидович (1932-2005) Блокада. 1977 г.
Со своим первым «блокадником» я встретилась случайно. Давно, давно поехали мы с папой в Ленинград, обходили знаменитые кладбища, приехали на Литераторские мостки, и буквально у входа – он… Зачатый в мирной и счастливой стране – мы сейчас так много прочли про репрессии и я сама так много писала, что спотыкаюсь, когда произношу вслух или пишу «мирная и счастливая страна», но я знаю: она такой была для большинства. Для моей бабушки. Для ее соседок. В их доме арестовали всего одного человека, и то все знали, что он служил в Белой армии. А значит – за дело. Они были не правы, конечно, не за дело, никого из политических – не за дело… Но ощущение было такое: мирная и счастливая страна.
А донашивали его уже в войну. А рожали в Блокаду. Он прожил два месяца.
В этот приезд я поставила ему свечку. Могилу обновили. Дощечка новая, другая, по сравнению с той, которая была - но она у меня где-то на фотографиях еще сделанных пленочным фотоаппаратом.
Он уже ассоциировался у меня с вот этими знаменитыми и ужасными фотографиями… Похороны ребенка. Как раз на Волковском кладбище.
Аккуратное и красивое, торжественное мемориальное Пискаревское кладбище не дает этого ощущения живой боли, живой жизни, прерванной до срока, мучительно, жестоко.
Да, там, во рвах, тьмы и тьмы, и тьмы. Умерших от голода, погибших под бомбежками, и солдат, умерших от ран… Но все же – чтобы осознать это, надо много читать, надо проникнуться, надо прочувствовать.
Но существуют индивидуальные захоронения.
На Смоленском Православном – ближе к реке.
На Волковском – с краю, тоже возле овражка, или возле ограды.
Единственное, выделенное в начале войны, после первых бомбежек, под индивидуальные захоронения, и не вместившее всех, продолжение Смоленского кладбища на Острове Декабристов – там тоже они как-то жмутся с краю, эти индивидуальные захоронения. В центре – аккуратные могилы погибших воинов, надгробия, поставленные в память рабочим с заводов, художникам, экипажу подводной лодки…
Это хорошо, это очень хорошо, они сохранятся.
А вот индивидуальные… Их с каждым годом все меньше. Их рушит время. Их не восстанавливают.
Когда-то, после войны, к кому-то из умерших пришли родные или друзья, поставили памятник, поместили фото – такие же фото есть на довоенных надгробиях – и часто жена, пережившая мужа на несколько десятилетий (первыми умирали мужчины, следом – пожилые, потом – подростки, дольше всех продержались женщины и дети не младенческого возраста, потому что женщины выносливее, а детям отдавали старшие… И умирали…) – жена выражала желание быть похороненной рядом с мужем, умершим в Блокаду. Иногда дочь – рядом с отцом.
Некоторые надгробия оформлены даже вполне современно, то есть старый памятник семья заменила. И это счастье: остался кто-то, остались в живых, осталась семья.
Но преимущественно это могилы-сироты. Даже те, на которых есть надгробие. Сколько индивидуальных могил осталось без надгробий – тоже тьмы и тьмы, и тьмы… Умирала вся семья, некому было пометить могилу…
Они исчезают, эти индивидуальные захоронения. Поэтому в свой последний приезд я решила сфотографировать столько, сколько смогу.
Снимала на телефон, я плохо себя чувствовала и не повезла в Ленинград тяжелый фотоаппарат. Надеюсь, они простят.
Я ходила между могилами и шептала: прости, прости, прости… Пожалуйста, простите меня.
За то, что я ничего не могу сделать для вас даже теперь.
Тогда – меня не было и я была бы одной из вас, я бы погибла, живи я тогда в Ленинграде.
Но теперь…
Я ничего для вас не могу.
Вот только сфотографировать, пока эти надгробия сохранились.
Когда приехала и разбирала фотографии, поняла, что получились плохо, нечетко. Многие. Потому что руки дрожали. Я помню – как дрожали руки. Если можно было опереться на соседний, близко поставленный крест… Тогда получалось четче.
Прости, что я ничего не могу для тебя сделать, но опираюсь на твой крест, чтобы запечатлеть…
Документ. То, что нельзя забывать, и то, что исчезает. Многих запомнившихся уже нет. Сломались. Не восстановлены.
Преимущественно умирали в январе, феврале, марте, апреле 1942 года.
Я прошла по 16-17 линии Васильевского острова, по улице, по которой везли и везли на саночках мертвых – к Смоленскому кладбищу. Те же дома, которые окнами смотрели в ту зиму…
К сожалению, у меня было мало сил. Я не съездила на Серафимовское и Большеохтинское. В другой раз. Но эти надгробия, имена, даты, лица – пусть хотя бы тут, у меня сохранятся.
А в последнем посте будет большой документ о захоронениях во время Блокады.