Я начала писать этот текст в день памяти жертв Холокоста. Натолкнулась на то, что к записям, посвященных этому дню, попадаются комментарии вроде того: «"А СССР потерял в войне 43,5 миллионов, а вы тут оплакиваете всего-то 6 миллионов евреев". И подумала, что я всегда, не первый год, вижу и такие комментарии, и сама испытываю «привычный шок». Чем думают эти люди? Как они думают? Как они чувствуют? Неужели в их системе ценностей гибель 43,5 миллионов обесценивает гибель 6 миллионов? Неужели гибель каждого одного отдельно взятого из этих миллионов не есть трагедия, которую мы должны оплакивать вечно, пока помним? И вместе, и порознь.
Решила написать.
Потом передумала: не хочется на острую тему.
Потом - "пепел Клааса стучит в мое сердце..."
Все же запостила.
И дисклеймер сочинила:
Нервным и желающим пересмотреть историю лучше не читать. Дискуссий тут не будет. Лучше не трудитесь. Я высказала то, что думаю и чувствую. А вы можете мысленно сказать свое - да или нет - но не спорьте со мной об этом. Найдите тех, кто всласть поспорит, на просторах интернета это легко...
Я прячу все под кат. Прочтут только те, кто тоже неравнодушен.
И все равно долго трусила вывешивать в открытый доступ. Кому это нужно? Слишком личное. Слишком невнятно. Я не выстроила четкий и ясный текст. Это поток сознания. Кому нужен мой поток сознания на такую тему?
Но все же - вдруг кому-то нужен?
Нет, не так: вдруг кто-нибудь меня поймет, вдруг в ком-нибудь отзовется?
Но переносила и переносила. Потому что страшно писать о страшном.
Страшно, что не поймут.
А потом решила: да плевать. Не поймут - значит, не поймут. А скажут гадость - есть волшебная кнопка бана.
Это я пишу для себя. И для тех, кому я должна. И для тех, кто все же поймет.
Я думаю, что поминать надо в каждый день памяти - всех.
Не разделять: 22 июня – отдельно тех, кто погиб в Великой Отечественной (причем, получаются, туда включены все-все-все, в том числе жертвы Холокоста, погибшие на территории СССР), и 24 апреля, в день памяти жертв Холокоста, и в день памяти сожженных деревень... Но поминать надо - в каждый из этих дней, каждый отмечать черной ленточкой или чем-то таким: от годовщин битв и погромов, до годовщины гибели каждого из этих миллионов, если только осталось, кому помнить, когда именно душа вознеслась… Потому что - надо помнить. Не прятаться в счастливом сладком забвении. Иначе - что-то будет снова.
Холокост – всесожжение – да, ассоциируется прежде всего с евреями, Йом а-Шоа, День Катастрофы, их день.
Но там были еще и другие… В тех же рвах, в тех же печах… Советские военнопленные, и сумасшедшие, и инвалиды, и дети с умственной отсталостью, и туберкулезные дети, расстрелянные в Ейске, где они лечились, и цыгане, и славяне, и гомосексуалисты – их-то ведь в те же печи! В те же рвы.
И Багеровский ров… Он тоже раскрывается в эти дни кровавой раной в земле. Из года в год. Вечно.
![]()
![]()
![]()
Я знала двоих женщин, в детстве перенесших… Холокост, так можно сказать. Войну и истребление евреев. Выживших. Я записала их рассказы. Я не забуду, пока жива. А потом, конечно, изгладится, забудется… Если не будут вот так – отмечать, напоминать, не давать забыть. Мои Роза Адамовнаи Сталена, чьего отчества я не помню, – они выжили, и они дали мне по-настоящему почувствовать, что это такое… Что это было… Изнутри.
А ведь они спаслись. Они не лежали во рву под трупом расстрелянной матери. Они не были в лагере смерти.
И мне кажется, что вот это всесожжение – оно касается и «сожженных деревень», и взорванных шахт в донецкой области, которые заполнялись трупами евреев, военнопленных, и подпольщиков, и тех, кого заподозрили в связях с подпольщиками.
И мне кажется, что вот это всесожжение – оно сконцентрировано в той войне, да, но иногда выбрасывает щупальца в другие времена и поражает разум, души, сердца других людей, и от чудовищного львовского погрома, когда женщин раздевали до гола и гнали палками, когда евреям устроили «марш на коленях» по улицам их родного города – как-то очень недалеко до погромов в Сумгаите.
От голых евреек на улицах Львова – до Иры Мелкумян и Лолы Авакян.
(Почему, почему всегда страшнее глумятся над женщинами, и когда мужчин просто убивают, женщин подвергают всем возможным и невозможным мукам? Почему в мужчинах это сидит – истязать женщину того, кого он считает врагом, больше, чем самого врага?).
Да-да, я знаю историю, я понимаю, что это совсем разные источники исторической национальной ненависти… Но для меня оно – родственное, это зло, бессмысленное зло, ум помрачающее ужасом, помрачающее настолько, что находятся люди, которые не хотят верить в Холокост, не хотят верить в погромы, и не только потому, что сволочи они (хотя чаще всего они - сволочи), а потому, что так страшно, что разум не может вместить, и проще – отвергнуть, сказать – не было.
Но это уже другая тема и я в нее углубляться не буду.
Я вообще боюсь их трогать, все эти темы.
Но иногда невозможно смолчать. Чувствуешь себя причастным к забвению и убийству, когда молчишь.
…Все в печах и во рвах равны. И мы должны им хотя бы один день скорби. Он называется Йом а-Шоа? Но на нашем языке это просто День Великой скорби по тем, кто во рвах, в печах, кто был заперт и сожжен в домах, кто был сброшен в шахты. А в День Поминовения сожженных деревень надо помянуть и всех прочих, кто горел… В деревнях - или в печах крематория. Я за общее поминовение. Всех, но каждого. Не знаю, смогу ли я донести эту мысль.
Вот польская девочка. Через три месяца она умрет. Я впервые увидела ее лицо давно, сама была подростком. В каком-то фильме о войне? В какой-то книге? Там было много таких вот тройных фото детей-узников в тот день, когда они поступали в лагерь. Я запомнила ее.
![]()
Каждого, даже если нельзя назвать имя, но надо хотя бы представить.
Представить лицо. Представить жизнь, которая могла бы быть.
Каждый из этих дней памяти и скорби – день памяти и скорби по всем. Для меня – так.
Я считаю, что молодцы те, кто пытается поименно назвать. Собирает списки. Восстанавливает имена.
Но иногда поименно невозможно, и тогда надо поминать безымянных, никогда не виденных, но людей, отдельно взятых людей. Нельзя охватить разумом эти миллионы.
Выбрать нескольких. Виденных на фотографиях или тех, чьи письма читали.
Или – представить себе, просто представить.
Порожденный воображением может оказаться очень близок к кому-то, кто был на самом деле…
Представить себе и помянуть.
Нет, не им это надо, им ничего уже давно не надо.
Надо, чтобы не выплескивалось из этого огненного, ядовитого – новых ростков, пускающих корни в убогий мозг и пустую душу.
Чтобы больше никто, нигде, никогда…
Да-да, я знаю, пока будет существовать человечество – будет существовать ненависть, рознь, желание найти врага, виновного в твоих неудачах, желание унизить, истерзать, уничтожить.
Но мир меняется к лучшему. Он правда меняется к лучшему. Люди все больше думают о помощи друг другу. О том, что не должно быть боли. О достойной смерти. О достойном старении. Об уважении к инакости… Пусть не у нас, пусть в других странах, но думают. Но и у нас тоже, понемногу… Работают волонтерами в больницах, берут собак из приютов, борются против контактных зоопарков, покупают игрушки детям в хосписах, усыновляют инвалидов, навещают в домах престарелых чужих стариков – я нарочно перечисляю не в порядке важности, это все добро, крошечные искорки добра, но где-то их так много, что они сливаются в сияние… Знаете, вокруг меня лично много таких людей. Много сияния.
Но где-то еще так много тьмы, что люди страстно хотят уничтожить всех непохожих, подложить бомбу, въехать на грузовике в праздничную толпу, оскорбить на улице женщину иной культуры (не это ли случилось в Германии под новый год?) – и мне кажется, в их пустые души и убогие мозги как раз запустились щупальца оттуда… Из Холокоста. Из сожженных деревень. Из рвов, заполненных трупами. Из той самой страшной войны, когда бесчеловечность достигла высшего предела.
Больше никогда? Да если бы.
Вот Сумгаит. Спешные похороны отважной семьи Мелкумян. Будет время - почитайте про них.
![]()
А все теракты последнего времени - теракт на Рождественском базаре в Берлине, и Ницца, и Париж, и самое мое больное - Петербург.
Оно все связано, оно оттуда. По крайней мере, мне так кажется, хотя конечно, разные первопричины, разные враги, разные жертвы, все разное, а вот зло едино, и когда-то оно достигло предельной концентрации - и нельзя забывать, потому что, раз хоть однажды люди могли такое делать с людьми…
Надо поминать, поминать, поминать – помнить – чтобы хотя бы мы не забыли.
Если мы забудем и не будем поминать, если мы начнем считаться миллионами жертв, если перестанем горевать о каждом - все может случиться снова.
Так уж устроен человек.
Нельзя думать и считать миллионами.
Надо как-то перестроить сознание, чтобы в миллионе видеть - каждого.
Миллионы забыть легче, чем одного.
Это всем очевидно - и вместе с тем: это все забывают.
Мы недавно говорили об этом с подругой. О тех, кто погиб в Мясном бору. О тех, кто лежит на дне Ладожского озера. О тех, кто вокруг Ленинграда - и в Ленинграде.
Невозможно исправить содеянное почти век назад. Но у меня есть ощущение, что если сейчас не забывать – и делать что-то, чтобы добавлять искорки в сияние… Может, оно оттеснит темноту, перережет щупальца, тянущиеся оттуда?
Может, все-таки получится?
Или, быть может, я наивна. Но буду хотя бы пытаться верить. В искорки.
Уменьшительное - потому что они крохотные.
О чем это все было? Вдруг все же непонятно и слишком много букв...
Но не умею я коротко.
О том, что каждый должен быть причастен к каждому дню памяти и скорби, связанному с той войной. Даже если среди ваших предков не было евреев, узников лагерей, сожженных в Белоруссии, погибших в Мясном бору, умерших от голода в Блокаду, умерших под бомбами и от голода в Москве, погибших на Зееловских высотах - все равно каждый должен помянуть каждого.
И это не тот вариант, когда "никто никому ничего не должен".
Мы все должны что-то этой польской девочке с фотографии из концлагеря. Я только не знаю, что мы можем... Память. Хотя бы память.
Преумножение добра.
Как бы не преумножалось зло - проводить свою тихую, посильную для каждого работу по преумножению добра.
Оплатить стерилизацию бездомной кошке.
Покормить котят.
Купить хлеб, молоко, картошку и немножко конфет старушке-соседке, которая не может уже выходить.
Послать 300 рублей стопроцентно честным ребятам (я их знаю и я за них ручаюсь в старом смысле выражения - руку отдам), которые собирают на лечение очередного выброшенного за ненадобностью, а некогда модного мопса.
Послать им 100 рублей, если 300 не можете.
Или не им.
Но как-то... Посильно...
Мы уже не исправим.
Но если будем помнить... И работать против этого свершившегося зла...
Все в кучу?
Нет. Все просто взаимосвязано.
Вы этого пока не чувствуете?
Почувствуете с возрастом. Обязательно.
Решила написать.
Потом передумала: не хочется на острую тему.
Потом - "пепел Клааса стучит в мое сердце..."
Все же запостила.
И дисклеймер сочинила:
Нервным и желающим пересмотреть историю лучше не читать. Дискуссий тут не будет. Лучше не трудитесь. Я высказала то, что думаю и чувствую. А вы можете мысленно сказать свое - да или нет - но не спорьте со мной об этом. Найдите тех, кто всласть поспорит, на просторах интернета это легко...
Я прячу все под кат. Прочтут только те, кто тоже неравнодушен.
И все равно долго трусила вывешивать в открытый доступ. Кому это нужно? Слишком личное. Слишком невнятно. Я не выстроила четкий и ясный текст. Это поток сознания. Кому нужен мой поток сознания на такую тему?
Но все же - вдруг кому-то нужен?
Нет, не так: вдруг кто-нибудь меня поймет, вдруг в ком-нибудь отзовется?
Но переносила и переносила. Потому что страшно писать о страшном.
Страшно, что не поймут.
А потом решила: да плевать. Не поймут - значит, не поймут. А скажут гадость - есть волшебная кнопка бана.
Это я пишу для себя. И для тех, кому я должна. И для тех, кто все же поймет.
Я думаю, что поминать надо в каждый день памяти - всех.
Не разделять: 22 июня – отдельно тех, кто погиб в Великой Отечественной (причем, получаются, туда включены все-все-все, в том числе жертвы Холокоста, погибшие на территории СССР), и 24 апреля, в день памяти жертв Холокоста, и в день памяти сожженных деревень... Но поминать надо - в каждый из этих дней, каждый отмечать черной ленточкой или чем-то таким: от годовщин битв и погромов, до годовщины гибели каждого из этих миллионов, если только осталось, кому помнить, когда именно душа вознеслась… Потому что - надо помнить. Не прятаться в счастливом сладком забвении. Иначе - что-то будет снова.
Холокост – всесожжение – да, ассоциируется прежде всего с евреями, Йом а-Шоа, День Катастрофы, их день.
Но там были еще и другие… В тех же рвах, в тех же печах… Советские военнопленные, и сумасшедшие, и инвалиды, и дети с умственной отсталостью, и туберкулезные дети, расстрелянные в Ейске, где они лечились, и цыгане, и славяне, и гомосексуалисты – их-то ведь в те же печи! В те же рвы.
И Багеровский ров… Он тоже раскрывается в эти дни кровавой раной в земле. Из года в год. Вечно.
Я знала двоих женщин, в детстве перенесших… Холокост, так можно сказать. Войну и истребление евреев. Выживших. Я записала их рассказы. Я не забуду, пока жива. А потом, конечно, изгладится, забудется… Если не будут вот так – отмечать, напоминать, не давать забыть. Мои Роза Адамовнаи Сталена, чьего отчества я не помню, – они выжили, и они дали мне по-настоящему почувствовать, что это такое… Что это было… Изнутри.
А ведь они спаслись. Они не лежали во рву под трупом расстрелянной матери. Они не были в лагере смерти.
И мне кажется, что вот это всесожжение – оно касается и «сожженных деревень», и взорванных шахт в донецкой области, которые заполнялись трупами евреев, военнопленных, и подпольщиков, и тех, кого заподозрили в связях с подпольщиками.
И мне кажется, что вот это всесожжение – оно сконцентрировано в той войне, да, но иногда выбрасывает щупальца в другие времена и поражает разум, души, сердца других людей, и от чудовищного львовского погрома, когда женщин раздевали до гола и гнали палками, когда евреям устроили «марш на коленях» по улицам их родного города – как-то очень недалеко до погромов в Сумгаите.
От голых евреек на улицах Львова – до Иры Мелкумян и Лолы Авакян.
(Почему, почему всегда страшнее глумятся над женщинами, и когда мужчин просто убивают, женщин подвергают всем возможным и невозможным мукам? Почему в мужчинах это сидит – истязать женщину того, кого он считает врагом, больше, чем самого врага?).
Да-да, я знаю историю, я понимаю, что это совсем разные источники исторической национальной ненависти… Но для меня оно – родственное, это зло, бессмысленное зло, ум помрачающее ужасом, помрачающее настолько, что находятся люди, которые не хотят верить в Холокост, не хотят верить в погромы, и не только потому, что сволочи они (хотя чаще всего они - сволочи), а потому, что так страшно, что разум не может вместить, и проще – отвергнуть, сказать – не было.
Но это уже другая тема и я в нее углубляться не буду.
Я вообще боюсь их трогать, все эти темы.
Но иногда невозможно смолчать. Чувствуешь себя причастным к забвению и убийству, когда молчишь.
…Все в печах и во рвах равны. И мы должны им хотя бы один день скорби. Он называется Йом а-Шоа? Но на нашем языке это просто День Великой скорби по тем, кто во рвах, в печах, кто был заперт и сожжен в домах, кто был сброшен в шахты. А в День Поминовения сожженных деревень надо помянуть и всех прочих, кто горел… В деревнях - или в печах крематория. Я за общее поминовение. Всех, но каждого. Не знаю, смогу ли я донести эту мысль.
Вот польская девочка. Через три месяца она умрет. Я впервые увидела ее лицо давно, сама была подростком. В каком-то фильме о войне? В какой-то книге? Там было много таких вот тройных фото детей-узников в тот день, когда они поступали в лагерь. Я запомнила ее.
Каждого, даже если нельзя назвать имя, но надо хотя бы представить.
Представить лицо. Представить жизнь, которая могла бы быть.
Каждый из этих дней памяти и скорби – день памяти и скорби по всем. Для меня – так.
Я считаю, что молодцы те, кто пытается поименно назвать. Собирает списки. Восстанавливает имена.
Но иногда поименно невозможно, и тогда надо поминать безымянных, никогда не виденных, но людей, отдельно взятых людей. Нельзя охватить разумом эти миллионы.
Выбрать нескольких. Виденных на фотографиях или тех, чьи письма читали.
Или – представить себе, просто представить.
Порожденный воображением может оказаться очень близок к кому-то, кто был на самом деле…
Представить себе и помянуть.
Нет, не им это надо, им ничего уже давно не надо.
Надо, чтобы не выплескивалось из этого огненного, ядовитого – новых ростков, пускающих корни в убогий мозг и пустую душу.
Чтобы больше никто, нигде, никогда…
Да-да, я знаю, пока будет существовать человечество – будет существовать ненависть, рознь, желание найти врага, виновного в твоих неудачах, желание унизить, истерзать, уничтожить.
Но мир меняется к лучшему. Он правда меняется к лучшему. Люди все больше думают о помощи друг другу. О том, что не должно быть боли. О достойной смерти. О достойном старении. Об уважении к инакости… Пусть не у нас, пусть в других странах, но думают. Но и у нас тоже, понемногу… Работают волонтерами в больницах, берут собак из приютов, борются против контактных зоопарков, покупают игрушки детям в хосписах, усыновляют инвалидов, навещают в домах престарелых чужих стариков – я нарочно перечисляю не в порядке важности, это все добро, крошечные искорки добра, но где-то их так много, что они сливаются в сияние… Знаете, вокруг меня лично много таких людей. Много сияния.
Но где-то еще так много тьмы, что люди страстно хотят уничтожить всех непохожих, подложить бомбу, въехать на грузовике в праздничную толпу, оскорбить на улице женщину иной культуры (не это ли случилось в Германии под новый год?) – и мне кажется, в их пустые души и убогие мозги как раз запустились щупальца оттуда… Из Холокоста. Из сожженных деревень. Из рвов, заполненных трупами. Из той самой страшной войны, когда бесчеловечность достигла высшего предела.
Больше никогда? Да если бы.
Вот Сумгаит. Спешные похороны отважной семьи Мелкумян. Будет время - почитайте про них.
А все теракты последнего времени - теракт на Рождественском базаре в Берлине, и Ницца, и Париж, и самое мое больное - Петербург.
Оно все связано, оно оттуда. По крайней мере, мне так кажется, хотя конечно, разные первопричины, разные враги, разные жертвы, все разное, а вот зло едино, и когда-то оно достигло предельной концентрации - и нельзя забывать, потому что, раз хоть однажды люди могли такое делать с людьми…
Надо поминать, поминать, поминать – помнить – чтобы хотя бы мы не забыли.
Если мы забудем и не будем поминать, если мы начнем считаться миллионами жертв, если перестанем горевать о каждом - все может случиться снова.
Так уж устроен человек.
Нельзя думать и считать миллионами.
Надо как-то перестроить сознание, чтобы в миллионе видеть - каждого.
Миллионы забыть легче, чем одного.
Это всем очевидно - и вместе с тем: это все забывают.
Мы недавно говорили об этом с подругой. О тех, кто погиб в Мясном бору. О тех, кто лежит на дне Ладожского озера. О тех, кто вокруг Ленинграда - и в Ленинграде.
Невозможно исправить содеянное почти век назад. Но у меня есть ощущение, что если сейчас не забывать – и делать что-то, чтобы добавлять искорки в сияние… Может, оно оттеснит темноту, перережет щупальца, тянущиеся оттуда?
Может, все-таки получится?
Или, быть может, я наивна. Но буду хотя бы пытаться верить. В искорки.
Уменьшительное - потому что они крохотные.
О чем это все было? Вдруг все же непонятно и слишком много букв...
Но не умею я коротко.
О том, что каждый должен быть причастен к каждому дню памяти и скорби, связанному с той войной. Даже если среди ваших предков не было евреев, узников лагерей, сожженных в Белоруссии, погибших в Мясном бору, умерших от голода в Блокаду, умерших под бомбами и от голода в Москве, погибших на Зееловских высотах - все равно каждый должен помянуть каждого.
И это не тот вариант, когда "никто никому ничего не должен".
Мы все должны что-то этой польской девочке с фотографии из концлагеря. Я только не знаю, что мы можем... Память. Хотя бы память.
Преумножение добра.
Как бы не преумножалось зло - проводить свою тихую, посильную для каждого работу по преумножению добра.
Оплатить стерилизацию бездомной кошке.
Покормить котят.
Купить хлеб, молоко, картошку и немножко конфет старушке-соседке, которая не может уже выходить.
Послать 300 рублей стопроцентно честным ребятам (я их знаю и я за них ручаюсь в старом смысле выражения - руку отдам), которые собирают на лечение очередного выброшенного за ненадобностью, а некогда модного мопса.
Послать им 100 рублей, если 300 не можете.
Или не им.
Но как-то... Посильно...
Мы уже не исправим.
Но если будем помнить... И работать против этого свершившегося зла...
Все в кучу?
Нет. Все просто взаимосвязано.
Вы этого пока не чувствуете?
Почувствуете с возрастом. Обязательно.