Вот эта статья Марьяны Скуратовской– чистейшей прелести чистейший образец, правда, поймут только девочки-девочки.
Когда я прочла эту статью, я вдруг поняла, что нельзя больше ждать и надо купить ту вещь, о которой я мечтала годами, и совсем скоро я уже не смогу ее носить, ибо возраст… Это куртка авиатора. О ней потом будет отдельный пост, буду просить советов, ибо так и не нашла. А сейчас речь не о куртке, а о том чувстве, что ты имеешь право на что-то красивое, но необязательное… И это приятнейшее чувство.
И конечно, после этой статьи немедленно хочется перечитать роман Ремарка «Жизнь взаймы», потому что через призму этой статьи он прекрасен…
Но! Я его трижды перечитывала: в юности, когда мне дали его с восторженным придыханием, в зрелости, когда пыталась понять, почему он мне так не понравился в юности, и – недавно, после этой статьи. И всякий раз роман мне не нравился. Мне была омерзительна главная героиня. С моей точки зрения – ну, вот так я ее вижу, так я ее увидела в юности, в зрелости и сейчас! – пустая, примитивная, тупая бездельница. Она больна? Болезнь – не оправдание того, чтобы швырять в реку купюру, за которую кому-то можно было бы купить еды…
"Лилиан взяла стофранковую бумажку, посмотрела на нее и бросила в Сену. Этот символический жест протеста был ребячеством. Но не все ли равно?"
Она больна? Она больна? Как-то странно она болеет. Больные туберкулезом, те, которые близки к смерти, мучаются бессилием и вообще плохо им, они лежат в постели, а эта бодренько скачет, тусуется ночи на пролет, жадно чувствует, с аппетитом ест и пьет, примеряет платья (а это дьявольски утомительно), и вообще у нее какая-то щадящая версия чахотки. И вот действительно – воплощение той самой абсолютной женской пустоты, из-за которой женщин веками считали существами второго сорта. И еще имеет наглость презирать единственного в этом романе человека, который что-то делает для других людей… Старшую медсестру Крокодилицу.
«Если у кельнеров и больничных сестер отнять это право, они умрут от комплекса неполноценности», - с ненавистью говорит прелестная-трепетная Лилиан, чьи интересы ограничиваются, в сущности, платьями от Баленсиага и устрицами. Но она-то от комплекса неполноценности не страдает. Она страдает от скуки. Это именно так называется: скука. Пустота, которую надо заполнять внешними впечатлениями.
А Крокодилица…
«Казалось, у старика нет туловища, так ровно лежало на нем одеяло. Лицо у него было изнуренное, но глаза, глубоко запавшие, не потеряли еще своей яркой синевы. Под кожей, напоминавшей смятую папиросную бумагу, набухли кровеносные сосуды. Старик лежал на узкой кровати в узкой комнате. Рядом с кроватью на ночной тумбочке стояла шахматная доска.
Старика звали Рихтер. Ему было восемьдесят лет, двадцать из них он провел в санатории. Рихтер был пациентом, которым гордился весь персонал. Когда главному врачу попадались малодушные больные, он всегда указывал им на Рихтера. Тот был для него настоящим кладом — он был при смерти и все же не умирал.
Лилиан сидела у его постели.
— Взгляните сюда! — сказал Рихтер, показывая на шахматную доску. — Он играет как сапожник. Не понимаю, что стало с Ренье?
Шахматы были страстью Рихтера. Во время войны все его партнеры в «Монтане» либо разъехались, либо поумирали. Несколько месяцев Рихтеру не с кем было играть; он стал ко всему безразличен и начал худеть. Тогда главный врач договорился, что Рихтер будет играть с членами цюрихского шахматного клуба.
Первое время нетерпеливый Рихтер передавал свои ходы по телефону; но это было слишком дорого, пришлось довольствоваться почтой. Так как письма шли довольно долго, то Рихтер практически мог делать ход не чаще, чем раз в два дня.
А потом появился Ренье. Он сыграл одну партию с Рихтером, и Рихтер почувствовал себя счастливым: наконец-то он опять имел достойного противника. Однако Ренье, который был освобожден из немецкого лагеря для военнопленных, узнав, что Рихтер немец, счел, что ему, французу, не подобает играть с ним.
Рихтер опять начал хиреть; Ренье тоже слег. Оба скучали, но Ренье продолжал упорствовать. Выход из положения нашел негр с Ямайки, принявший христианство. Он тоже был лежачий больной. Негр написал Рихтеру и Ренье, каждому в отдельности; он пригласил их играть с ним, не вставая с постели, по внутреннему телефону.
Оба партнера очень обрадовались. Единственная трудность заключалась в том, что негр не имел ни малейшего понятия об игре в шахматы. Но он просто гениально вышел из положения. Против Рихтера он играл белыми, а против Ренье черными. У него самого не было даже шахматной доски, ибо его функции заключались лишь в том, чтобы передавать Ренье и Рихтеру ходы друг друга, выдавая их за свои собственные.
Вскоре после конца войны негр умер. А Ренье и Рихтеру пришлось поселиться в комнатах без телефона, потому что оба они обеднели; теперь один из них жил на третьем этаже, а другой на втором.
Функции негра перешли к Крокодилице, а ходы передавали палатные сестры. Оба партнера все еще думали, что играют с негром; им сказали, что из-за острого процесса в гортани он не может говорить. Все шло хорошо, пока Ренье не разрешили снова встать. Свой первый визит он решил нанести негру. Так все обнаружилось.
За это время национальные чувства Ренье несколько поутихли. Услышав, что родственники Рихтера погибли в Германии при воздушном налете, он заключил с ним мир, и с этого дня оба партнера стали спокойно играть друг с другом.
Но потом и Рихтер и Ренье опять слегли, так что другим больным пришлось исполнять роль посыльных, в том числе и Лилиан.
Три недели назад Ренье умер. Рихтер в это время был очень слаб, с минуты на минуту он мог умереть; поэтому никто не решился сказать ему о смерти партнера.
Рихтера надо было как-то обмануть, и Крокодилица влезла в игру; за последнее время она кое-как научилась играть, но, разумеется, не могла стать серьезным противником для Рихтера, а тот все еще думал, что играет с Ренье, и не мог надивиться перемене, происшедшей с этим сильным игроком, который вдруг превратился в форменного идиота».
Ну да. Крокодилица плохо играла в шахматы. На ней было еще столько работы… И может, она не могла бы научиться играть так, как прелестная-трепетная Лилиан (мэрисью ведь всегда преуспевают во всем).
Но Крокодилица взяла на себя труд развлекать больного. Чтобы он не знал, что его партнер мертв. Полагаю, в ее служебные обязанности это не входило…
Ремарк чудесный писатель. Но его женские образы – романтические женские образы – как правило, варьируются от малосимпатичных до тошнотворных. Хотя, может, я просто забыла какую-то умную, порядочную, приносящую пользу окружающим героиню Ремарка? Я давно его не перечитывала…
…Я всегда любила Мелани Уилкс из «Унесенных ветром». Но в последнее время во мне пробуждается Скарлетт. Злая Скарлетт, которой надо так много сделать, что не до сентиментов. Совсем. Но и Мелани, и Скарлетт мне нравятся за то, что они способны на действие. Они, собственно, весь роман действуют, действуют, действуют. Одна поднимает кринолин повыше, чтобы скрыть беременность, и ухаживает за ранеными. Другая собирает хлопок под палящим солнцем и… Ну, все же читали «Унесенные ветром». Это прекрасная книга про слово НАДО. И про то, что у каждого НАДО свое, но прекрасно, когда человек это НАДО исполняет, во что бы то ни стало, поднимается и делает. Выблевывает несъедобную редьку и поднимается с земли, как Скарлетт. Падает в обморок от усталости, а потом поднимается и уверяет всех, что прекрасно себя чувствует, как Мелани.
И мне кажется, что женщины, которые способны не только на трепет, порывы и страдания, в романах Ремарка не выживут. Просто потому, что герои Ремарка будут чувствовать себя дискомфортно рядом с ними. А жаль. Мне так нравится, например, Равик.
И еще вот письма Ремарка я очень люблю.
И – да, статья совершенно прекрасна. Прочтите ее. Это наслаждение.
Возможно, после этой статьи вы поймете, что непременно надо купить ту самую шаль, о которой вы мечтали. Или заказать юбку в стиле бохо. Потому что время уйдет, а от вещей иногда бывает столько удовольствия…
Когда я прочла эту статью, я вдруг поняла, что нельзя больше ждать и надо купить ту вещь, о которой я мечтала годами, и совсем скоро я уже не смогу ее носить, ибо возраст… Это куртка авиатора. О ней потом будет отдельный пост, буду просить советов, ибо так и не нашла. А сейчас речь не о куртке, а о том чувстве, что ты имеешь право на что-то красивое, но необязательное… И это приятнейшее чувство.
И конечно, после этой статьи немедленно хочется перечитать роман Ремарка «Жизнь взаймы», потому что через призму этой статьи он прекрасен…
Но! Я его трижды перечитывала: в юности, когда мне дали его с восторженным придыханием, в зрелости, когда пыталась понять, почему он мне так не понравился в юности, и – недавно, после этой статьи. И всякий раз роман мне не нравился. Мне была омерзительна главная героиня. С моей точки зрения – ну, вот так я ее вижу, так я ее увидела в юности, в зрелости и сейчас! – пустая, примитивная, тупая бездельница. Она больна? Болезнь – не оправдание того, чтобы швырять в реку купюру, за которую кому-то можно было бы купить еды…
"Лилиан взяла стофранковую бумажку, посмотрела на нее и бросила в Сену. Этот символический жест протеста был ребячеством. Но не все ли равно?"
Она больна? Она больна? Как-то странно она болеет. Больные туберкулезом, те, которые близки к смерти, мучаются бессилием и вообще плохо им, они лежат в постели, а эта бодренько скачет, тусуется ночи на пролет, жадно чувствует, с аппетитом ест и пьет, примеряет платья (а это дьявольски утомительно), и вообще у нее какая-то щадящая версия чахотки. И вот действительно – воплощение той самой абсолютной женской пустоты, из-за которой женщин веками считали существами второго сорта. И еще имеет наглость презирать единственного в этом романе человека, который что-то делает для других людей… Старшую медсестру Крокодилицу.
«Если у кельнеров и больничных сестер отнять это право, они умрут от комплекса неполноценности», - с ненавистью говорит прелестная-трепетная Лилиан, чьи интересы ограничиваются, в сущности, платьями от Баленсиага и устрицами. Но она-то от комплекса неполноценности не страдает. Она страдает от скуки. Это именно так называется: скука. Пустота, которую надо заполнять внешними впечатлениями.
А Крокодилица…
«Казалось, у старика нет туловища, так ровно лежало на нем одеяло. Лицо у него было изнуренное, но глаза, глубоко запавшие, не потеряли еще своей яркой синевы. Под кожей, напоминавшей смятую папиросную бумагу, набухли кровеносные сосуды. Старик лежал на узкой кровати в узкой комнате. Рядом с кроватью на ночной тумбочке стояла шахматная доска.
Старика звали Рихтер. Ему было восемьдесят лет, двадцать из них он провел в санатории. Рихтер был пациентом, которым гордился весь персонал. Когда главному врачу попадались малодушные больные, он всегда указывал им на Рихтера. Тот был для него настоящим кладом — он был при смерти и все же не умирал.
Лилиан сидела у его постели.
— Взгляните сюда! — сказал Рихтер, показывая на шахматную доску. — Он играет как сапожник. Не понимаю, что стало с Ренье?
Шахматы были страстью Рихтера. Во время войны все его партнеры в «Монтане» либо разъехались, либо поумирали. Несколько месяцев Рихтеру не с кем было играть; он стал ко всему безразличен и начал худеть. Тогда главный врач договорился, что Рихтер будет играть с членами цюрихского шахматного клуба.
Первое время нетерпеливый Рихтер передавал свои ходы по телефону; но это было слишком дорого, пришлось довольствоваться почтой. Так как письма шли довольно долго, то Рихтер практически мог делать ход не чаще, чем раз в два дня.
А потом появился Ренье. Он сыграл одну партию с Рихтером, и Рихтер почувствовал себя счастливым: наконец-то он опять имел достойного противника. Однако Ренье, который был освобожден из немецкого лагеря для военнопленных, узнав, что Рихтер немец, счел, что ему, французу, не подобает играть с ним.
Рихтер опять начал хиреть; Ренье тоже слег. Оба скучали, но Ренье продолжал упорствовать. Выход из положения нашел негр с Ямайки, принявший христианство. Он тоже был лежачий больной. Негр написал Рихтеру и Ренье, каждому в отдельности; он пригласил их играть с ним, не вставая с постели, по внутреннему телефону.
Оба партнера очень обрадовались. Единственная трудность заключалась в том, что негр не имел ни малейшего понятия об игре в шахматы. Но он просто гениально вышел из положения. Против Рихтера он играл белыми, а против Ренье черными. У него самого не было даже шахматной доски, ибо его функции заключались лишь в том, чтобы передавать Ренье и Рихтеру ходы друг друга, выдавая их за свои собственные.
Вскоре после конца войны негр умер. А Ренье и Рихтеру пришлось поселиться в комнатах без телефона, потому что оба они обеднели; теперь один из них жил на третьем этаже, а другой на втором.
Функции негра перешли к Крокодилице, а ходы передавали палатные сестры. Оба партнера все еще думали, что играют с негром; им сказали, что из-за острого процесса в гортани он не может говорить. Все шло хорошо, пока Ренье не разрешили снова встать. Свой первый визит он решил нанести негру. Так все обнаружилось.
За это время национальные чувства Ренье несколько поутихли. Услышав, что родственники Рихтера погибли в Германии при воздушном налете, он заключил с ним мир, и с этого дня оба партнера стали спокойно играть друг с другом.
Но потом и Рихтер и Ренье опять слегли, так что другим больным пришлось исполнять роль посыльных, в том числе и Лилиан.
Три недели назад Ренье умер. Рихтер в это время был очень слаб, с минуты на минуту он мог умереть; поэтому никто не решился сказать ему о смерти партнера.
Рихтера надо было как-то обмануть, и Крокодилица влезла в игру; за последнее время она кое-как научилась играть, но, разумеется, не могла стать серьезным противником для Рихтера, а тот все еще думал, что играет с Ренье, и не мог надивиться перемене, происшедшей с этим сильным игроком, который вдруг превратился в форменного идиота».
Ну да. Крокодилица плохо играла в шахматы. На ней было еще столько работы… И может, она не могла бы научиться играть так, как прелестная-трепетная Лилиан (мэрисью ведь всегда преуспевают во всем).
Но Крокодилица взяла на себя труд развлекать больного. Чтобы он не знал, что его партнер мертв. Полагаю, в ее служебные обязанности это не входило…
Ремарк чудесный писатель. Но его женские образы – романтические женские образы – как правило, варьируются от малосимпатичных до тошнотворных. Хотя, может, я просто забыла какую-то умную, порядочную, приносящую пользу окружающим героиню Ремарка? Я давно его не перечитывала…
…Я всегда любила Мелани Уилкс из «Унесенных ветром». Но в последнее время во мне пробуждается Скарлетт. Злая Скарлетт, которой надо так много сделать, что не до сентиментов. Совсем. Но и Мелани, и Скарлетт мне нравятся за то, что они способны на действие. Они, собственно, весь роман действуют, действуют, действуют. Одна поднимает кринолин повыше, чтобы скрыть беременность, и ухаживает за ранеными. Другая собирает хлопок под палящим солнцем и… Ну, все же читали «Унесенные ветром». Это прекрасная книга про слово НАДО. И про то, что у каждого НАДО свое, но прекрасно, когда человек это НАДО исполняет, во что бы то ни стало, поднимается и делает. Выблевывает несъедобную редьку и поднимается с земли, как Скарлетт. Падает в обморок от усталости, а потом поднимается и уверяет всех, что прекрасно себя чувствует, как Мелани.
И мне кажется, что женщины, которые способны не только на трепет, порывы и страдания, в романах Ремарка не выживут. Просто потому, что герои Ремарка будут чувствовать себя дискомфортно рядом с ними. А жаль. Мне так нравится, например, Равик.
И еще вот письма Ремарка я очень люблю.
И – да, статья совершенно прекрасна. Прочтите ее. Это наслаждение.
Возможно, после этой статьи вы поймете, что непременно надо купить ту самую шаль, о которой вы мечтали. Или заказать юбку в стиле бохо. Потому что время уйдет, а от вещей иногда бывает столько удовольствия…