Существует такое явление, как профдеформация. В том числе и писательская.
Понимаете, я же пишу статьи для «Гала-Биографии», и книги, и по возможности я стараюсь проверять все факты. Приучена.
Но моя память хранит истории, которые мне рассказали, когда я была ребенком или юной девушкой, и я тогда не выспросила детали, и теперь уже не у кого спросить, и те истории, которые я бережно храню в своей душе, о которые греюсь – просто потому, что знаю: вот и так бывает, и люди бывают самоотверженны и добры! – эти истории мне очень сложно рассказать без фактов, подтверждений, дат, цитат… Без деталей.
Рассказала я эти истории подруге, и она вынесла вердикт – надо поделиться.
Я поделюсь.
Если кто-то не захочет поверить – его дело.
Если кто-то захочет дополнить фактурой-деталями, совпадающими именно с той историей, которую мне рассказали и которую я пересказываю – буду благодарна. Если – напротив, факты противоречащие… Я учту. Но останусь при своем. При своей вере в правдивость этих историй.
Потому что людям, которые мне их рассказывали, совершенно незачем было врать.
История первая. История Розы Адамовны.
Был у нас сосед. Совершенно замечательный. Назову я его Вениамин Лазаревич. Хотя звали иначе, но – вдруг тут его дети и внуки, а они не захотят чего-то из рассказанного мною знать… Хотя – почему бы? Я его обожала. Математик по профессии, библиофил по призванию, в трехкомнатной квартире жили книги и ютился он с сыном. И кошки. У них всегда были кошки. Или коты. Жена его умерла, прекрасная была женщина, детский врач, заразилась во время эпидемии (кажется, менингит). Помню ее огромную фотографию в обрамлении книжных полок. Помню пластинки, особенно он любил Окуджаву и Высоцкого, и спектакль «Алиса в Стране Чудес» - кажется, тоже на пластинке? Мне он давал уникальные книги. Доверял. Благодаря ему я познакомилась со многим дореволюционным, хотя – признаюсь честно, больше всего меня радовали романы Чарской и Марлитт, такого в моем детстве в библиотеках не было, а мне хотелось.
Был Вениамин Лазаревич фронтовиком, про себя всегда рассказывал, как про нелепого, смешного, совсем не солдата, развлекавшего всю роту пересказыванием приключенческих романов – может, таких парнишек было много? Когда я, сравнительно поздно, посмотрела фильм «Женя, Женечка и «Катюша»» - я в Колышкине узнала Вениамина Лазаревича.
Был Вениамин Лазаревич дамским угодником. У него все время какие-то дамы бывали. С одной, очень красивой и элегантной горбуньей, он ходил на концерты и в театры, и я помню поразившие меня сложного тускло-красного оттенка перчатки, и точно в тон шляпку, и точно в тон помаду. У нее с Вениамином Лазаревичем явно был роман. Потому что чувствовалось между ними... Особенное. И это особенное мне очень нравилось. И я, подросток, мечтала, что и у меня когда-нибудь будет такое особенное... А еще оригинальные перчатки и губная помада в тон.
Но были у него и просто женщины-друзья.
Одна из них – Роза Адамовна. На этот раз имя настоящее. Потому что… Ну, вдруг кто-то узнает эту историю, и дорасскажет то, чего не знаю я?
Роза Адамовна была скромница, постоянно мерзла, куталась в рыхлые вязаные кофты и пуховые шали, а меня пленяло, как звучит ее профессия: «литературный работник». Она трудилась в каком-то издательстве. Читала книги, которые присылали «самотеком», а потом писала авторам письма – почему книгу не принимают. Или, если книга ей нравилась, отправляла ее «наверх», тем, кто решал, печатать или не печатать. Мне ее работа казалась пределом мечтаний.
Замужем Роза Адамовна не была. Детей не имела. Ко мне относилась, как к взрослой. Приносила почитать блеклый самиздат. Блеклый – потому что невесть какая копия…
Однажды она рассказала мне историю своей жизни. Вернее – историю, как она выжила.
И вот в этой истории я не знаю или не помню очень многих деталей…
Но главное в ней – не детали все-таки. А сердце. Человеческое сердце.
В небольшом советском городе, не знаю, на Украине, в Белоруссии, в России, но где-то ближе к западной границе, стоял старый купеческий дом, который поделили между тремя семьями.
Одна семья были немцы: отец занимал хорошую должность, в семье было двое детей, старшая девочка и младший мальчик.
Другая семья – семья моей рассказчицы – были евреи, отец работал на фабрике, мать, кажется, была домохозяйкой, и детей тоже было двое, старшая девочка, младший мальчик. Девочку звали Роза. Адамовна.
Третья семья – русские, молодые супруги, не помню, кто он, а она – медсестра в больнице.
Две семьи – немецкая и еврейская – дружили.
А вот с русской семьей у них были какие-то сложные отношения, потому что молодая медсестра была очень скандальная и вредная.
А потом началась война. И все мужчины ушли на фронт. И немец тоже. Забрали его просто на фронт. Я пыталась искать информацию, насколько это было обычно или не очень, но не нашла.
А город как-то очень быстро сдали.
И дальше – все как водится: всем евреям собраться с вещами, кто сколько может унести… Люди предполагали, что ничего хорошего не будет. Но покорно шли, с детьми и с вещами, потому что – ну, а куда деваться? Тем, кому совсем некуда бежать?
Вредная медсестра радостно сообщила соседке-еврейке, что вот теперь-то вы за все ответите…
Собраться с вещами и детьми надо было назавтра, утром.
Ночью соседка-немка пришла в комнату, где рыдала мама Розы Адамовны, прижимая к себе младшего, тоже истерично ревущего ребенка, а сама Роза Адамовна, школьница, еще не пионерка, уже отличница, жалась в углу, связав в стопку самые-самые ценные книги, которые собиралась взять с собой, когда их куда-то там завтра поведут.
Соседка-немка сказала, что рано утром какой-то ее знакомый или родственник уезжает на телеге из города в деревню, и можно уехать с ним, а документы она отдаст свои и своих детей, которые, по счастливому совпадению, тоже – девочка старшая, мальчик младший.
(Я вот не знаю, как там было с комендантским часом, и как вообще людей из недавно оккупированного города выпускали…)
Роза Адамовна и ее братик, и мама – все были светловолосые, светло-светло-рыжие. И носы у них были курносые. По крайней мере, у Розы Адамовны – точно. Нос курносый, а глаза большие, чуть навыкате, прозрачные. Можно было выдать ее за немку. Про брата своего Роза Адамовна говорила, что он был совсем как ангелок с картинки, красивый ребенок, беленький, светленький, чисто - немчик.
Только вот характер у ангелка был тот еще. И повышенная нервная возбудимость. Из-за страха и слез матери он бился в истерике, и истерика не прекращалась. Женщины уже договорились, как устроят побег, но необходимо было, чтобы дети, если их спросят об их именах, назвали те имена, которые в документах. А мальчик не хотел. Он кричал, что он… Ну, допустим, Яша. И ни за что не назовется Германом.
Замысел тихо пройти к телеге, сесть и уехать, терял всякую надежность…
Мальчик бьется в истерике, мать рыдает, соседка в отчаянии.
И тут к ним заходит другая соседка. Вот та самая вредная медсестра. И стало ясно, что она все слышала и поняла, что они собираются сбежать.
И, хотя накануне она выражала радость по поводу скорой кары для евреев, она принесла снотворную микстуру для мальчика. Велела давать по пол ложки всякий раз, когда он будет просыпаться. Предупредила, что у него будет болеть голова… Зато он будет всю дорогу спать. И можно будет, если кто остановит, сказать – болен. Болен и почти без чувств.
Так все и вышло: напоили мальчика микстурой, сели на телегу с минимумом вещей, увязанных в один узел, чтобы можно было его нести матери, дети были еще слишком малы, чтобы нести.
Роза Адамовна запомнила, что мама велела бросить книги, а взяла их зимние пальто, ботинки и шерстяные вещи, и маленькую Розу Адамовну все это возмутило, она не верила, что война продлится так долго, аж до зимы…
Я не помню подробностей – кто из этого дома выжил после войны, чьи мужья пришли с фронта, как сложились судьбы немки и ее детей, русской медсестры – не знаю!
Я не знаю, как обошлась немецкая семья без документов и что вообще с ними стало. Очень надеюсь, что ничего страшного. Ну, были же, были семьи немцев, с которыми не случалось страшного. Я сама знала ровесников моих, из немецких семей, чьи предки не подвергались репрессиям. Хотя, конечно, возможно все…
Но что я знаю точно: благодаря этой немке, у которой у самой было двое детей, и благодаря этой русской медсестре, которая была на словах ярко выраженной антисемиткой, мать и двое детей смогли выжить. И девочка, которой тогда было лет девять, умерла в Москве в конце 90-х, прожив долгую и интересную жизнь. Она не стала маленьким безымянным черепом во рву с другими такими же безымянными. У нее было имя, судьба, работа и литературное творчество. И у ее матери, и у ее брата была жизнь.
Я ее знала, ее звали Роза Адамовна, она давала мне книги, она любила торт «Полено» и к нему невозможно сладкий чай, и говорила, что это – из-за голода в детстве, так мечтала о сладком, что дождавшись – не могла себе отказать.
Я, кстати, не знаю, где они скрывались всю войну. Кто их прятал. Не спросила. Но догадываюсь, что теплые вещи им очень пригодились.
Понимаете, я же пишу статьи для «Гала-Биографии», и книги, и по возможности я стараюсь проверять все факты. Приучена.
Но моя память хранит истории, которые мне рассказали, когда я была ребенком или юной девушкой, и я тогда не выспросила детали, и теперь уже не у кого спросить, и те истории, которые я бережно храню в своей душе, о которые греюсь – просто потому, что знаю: вот и так бывает, и люди бывают самоотверженны и добры! – эти истории мне очень сложно рассказать без фактов, подтверждений, дат, цитат… Без деталей.
Рассказала я эти истории подруге, и она вынесла вердикт – надо поделиться.
Я поделюсь.
Если кто-то не захочет поверить – его дело.
Если кто-то захочет дополнить фактурой-деталями, совпадающими именно с той историей, которую мне рассказали и которую я пересказываю – буду благодарна. Если – напротив, факты противоречащие… Я учту. Но останусь при своем. При своей вере в правдивость этих историй.
Потому что людям, которые мне их рассказывали, совершенно незачем было врать.
История первая. История Розы Адамовны.
Был у нас сосед. Совершенно замечательный. Назову я его Вениамин Лазаревич. Хотя звали иначе, но – вдруг тут его дети и внуки, а они не захотят чего-то из рассказанного мною знать… Хотя – почему бы? Я его обожала. Математик по профессии, библиофил по призванию, в трехкомнатной квартире жили книги и ютился он с сыном. И кошки. У них всегда были кошки. Или коты. Жена его умерла, прекрасная была женщина, детский врач, заразилась во время эпидемии (кажется, менингит). Помню ее огромную фотографию в обрамлении книжных полок. Помню пластинки, особенно он любил Окуджаву и Высоцкого, и спектакль «Алиса в Стране Чудес» - кажется, тоже на пластинке? Мне он давал уникальные книги. Доверял. Благодаря ему я познакомилась со многим дореволюционным, хотя – признаюсь честно, больше всего меня радовали романы Чарской и Марлитт, такого в моем детстве в библиотеках не было, а мне хотелось.
Был Вениамин Лазаревич фронтовиком, про себя всегда рассказывал, как про нелепого, смешного, совсем не солдата, развлекавшего всю роту пересказыванием приключенческих романов – может, таких парнишек было много? Когда я, сравнительно поздно, посмотрела фильм «Женя, Женечка и «Катюша»» - я в Колышкине узнала Вениамина Лазаревича.
Был Вениамин Лазаревич дамским угодником. У него все время какие-то дамы бывали. С одной, очень красивой и элегантной горбуньей, он ходил на концерты и в театры, и я помню поразившие меня сложного тускло-красного оттенка перчатки, и точно в тон шляпку, и точно в тон помаду. У нее с Вениамином Лазаревичем явно был роман. Потому что чувствовалось между ними... Особенное. И это особенное мне очень нравилось. И я, подросток, мечтала, что и у меня когда-нибудь будет такое особенное... А еще оригинальные перчатки и губная помада в тон.
Но были у него и просто женщины-друзья.
Одна из них – Роза Адамовна. На этот раз имя настоящее. Потому что… Ну, вдруг кто-то узнает эту историю, и дорасскажет то, чего не знаю я?
Роза Адамовна была скромница, постоянно мерзла, куталась в рыхлые вязаные кофты и пуховые шали, а меня пленяло, как звучит ее профессия: «литературный работник». Она трудилась в каком-то издательстве. Читала книги, которые присылали «самотеком», а потом писала авторам письма – почему книгу не принимают. Или, если книга ей нравилась, отправляла ее «наверх», тем, кто решал, печатать или не печатать. Мне ее работа казалась пределом мечтаний.
Замужем Роза Адамовна не была. Детей не имела. Ко мне относилась, как к взрослой. Приносила почитать блеклый самиздат. Блеклый – потому что невесть какая копия…
Однажды она рассказала мне историю своей жизни. Вернее – историю, как она выжила.
И вот в этой истории я не знаю или не помню очень многих деталей…
Но главное в ней – не детали все-таки. А сердце. Человеческое сердце.
В небольшом советском городе, не знаю, на Украине, в Белоруссии, в России, но где-то ближе к западной границе, стоял старый купеческий дом, который поделили между тремя семьями.
Одна семья были немцы: отец занимал хорошую должность, в семье было двое детей, старшая девочка и младший мальчик.
Другая семья – семья моей рассказчицы – были евреи, отец работал на фабрике, мать, кажется, была домохозяйкой, и детей тоже было двое, старшая девочка, младший мальчик. Девочку звали Роза. Адамовна.
Третья семья – русские, молодые супруги, не помню, кто он, а она – медсестра в больнице.
Две семьи – немецкая и еврейская – дружили.
А вот с русской семьей у них были какие-то сложные отношения, потому что молодая медсестра была очень скандальная и вредная.
А потом началась война. И все мужчины ушли на фронт. И немец тоже. Забрали его просто на фронт. Я пыталась искать информацию, насколько это было обычно или не очень, но не нашла.
А город как-то очень быстро сдали.
И дальше – все как водится: всем евреям собраться с вещами, кто сколько может унести… Люди предполагали, что ничего хорошего не будет. Но покорно шли, с детьми и с вещами, потому что – ну, а куда деваться? Тем, кому совсем некуда бежать?
Вредная медсестра радостно сообщила соседке-еврейке, что вот теперь-то вы за все ответите…
Собраться с вещами и детьми надо было назавтра, утром.
Ночью соседка-немка пришла в комнату, где рыдала мама Розы Адамовны, прижимая к себе младшего, тоже истерично ревущего ребенка, а сама Роза Адамовна, школьница, еще не пионерка, уже отличница, жалась в углу, связав в стопку самые-самые ценные книги, которые собиралась взять с собой, когда их куда-то там завтра поведут.
Соседка-немка сказала, что рано утром какой-то ее знакомый или родственник уезжает на телеге из города в деревню, и можно уехать с ним, а документы она отдаст свои и своих детей, которые, по счастливому совпадению, тоже – девочка старшая, мальчик младший.
(Я вот не знаю, как там было с комендантским часом, и как вообще людей из недавно оккупированного города выпускали…)
Роза Адамовна и ее братик, и мама – все были светловолосые, светло-светло-рыжие. И носы у них были курносые. По крайней мере, у Розы Адамовны – точно. Нос курносый, а глаза большие, чуть навыкате, прозрачные. Можно было выдать ее за немку. Про брата своего Роза Адамовна говорила, что он был совсем как ангелок с картинки, красивый ребенок, беленький, светленький, чисто - немчик.
Только вот характер у ангелка был тот еще. И повышенная нервная возбудимость. Из-за страха и слез матери он бился в истерике, и истерика не прекращалась. Женщины уже договорились, как устроят побег, но необходимо было, чтобы дети, если их спросят об их именах, назвали те имена, которые в документах. А мальчик не хотел. Он кричал, что он… Ну, допустим, Яша. И ни за что не назовется Германом.
Замысел тихо пройти к телеге, сесть и уехать, терял всякую надежность…
Мальчик бьется в истерике, мать рыдает, соседка в отчаянии.
И тут к ним заходит другая соседка. Вот та самая вредная медсестра. И стало ясно, что она все слышала и поняла, что они собираются сбежать.
И, хотя накануне она выражала радость по поводу скорой кары для евреев, она принесла снотворную микстуру для мальчика. Велела давать по пол ложки всякий раз, когда он будет просыпаться. Предупредила, что у него будет болеть голова… Зато он будет всю дорогу спать. И можно будет, если кто остановит, сказать – болен. Болен и почти без чувств.
Так все и вышло: напоили мальчика микстурой, сели на телегу с минимумом вещей, увязанных в один узел, чтобы можно было его нести матери, дети были еще слишком малы, чтобы нести.
Роза Адамовна запомнила, что мама велела бросить книги, а взяла их зимние пальто, ботинки и шерстяные вещи, и маленькую Розу Адамовну все это возмутило, она не верила, что война продлится так долго, аж до зимы…
Я не помню подробностей – кто из этого дома выжил после войны, чьи мужья пришли с фронта, как сложились судьбы немки и ее детей, русской медсестры – не знаю!
Я не знаю, как обошлась немецкая семья без документов и что вообще с ними стало. Очень надеюсь, что ничего страшного. Ну, были же, были семьи немцев, с которыми не случалось страшного. Я сама знала ровесников моих, из немецких семей, чьи предки не подвергались репрессиям. Хотя, конечно, возможно все…
Но что я знаю точно: благодаря этой немке, у которой у самой было двое детей, и благодаря этой русской медсестре, которая была на словах ярко выраженной антисемиткой, мать и двое детей смогли выжить. И девочка, которой тогда было лет девять, умерла в Москве в конце 90-х, прожив долгую и интересную жизнь. Она не стала маленьким безымянным черепом во рву с другими такими же безымянными. У нее было имя, судьба, работа и литературное творчество. И у ее матери, и у ее брата была жизнь.
Я ее знала, ее звали Роза Адамовна, она давала мне книги, она любила торт «Полено» и к нему невозможно сладкий чай, и говорила, что это – из-за голода в детстве, так мечтала о сладком, что дождавшись – не могла себе отказать.
Я, кстати, не знаю, где они скрывались всю войну. Кто их прятал. Не спросила. Но догадываюсь, что теплые вещи им очень пригодились.